12 новых историй о настоящей любви (сборник). Вероника Рот

      Ли Бардуго

      Голова, чешуя, язык и хвост

      Об Анне-Ли Саперстейн и о том, почему она приехала в Литл-Спиндл, ходило множество слухов, но Грейси особенно нравилась версия про жару.

      В 1986 году лето в Нью-Йорке выдалось таким невыносимо жарким, что все, кто мог себе это позволить, поспешили уехать из города. Тротуары плавились от жары, одного мужчину нашли мертвым в ванне, а у его волосатых колен плавал электрический вентилятор. Городская электросеть то и дело отключалась, мерцая, как облепленный мошками фонарь. В Верхнем Ист-Сайде, в квартирах над булочными, кулинариями, универмагами «Вулвортс» и гастрономами «Ред Эппл», люди спали поверх простыней, посасывали завернутый в носовые платки лед и шире распахивали окна в надежде на дуновение ветра. Вот почему, когда жаркой июльской ночью Гудзон вышел из берегов и отправился на поиски приключений, окно в спальне Рут Блонкси, подпертое помятой обувной коробкой, оказалось открытым.

      В тот день Рут гуляла с друзьями в Риверсайд-парке, ела лимонный лед и щеголяла новым сарафаном цвета спелой хурмы. Вообще-то это была старая ночнушка, которую она собственноручно перекрасила, потратив две пачки краски и добившись весьма неоднозначного результата. Уже несколько дней подряд обещали дожди, но небо все еще тяжело нависало над городом вздувшимся пузом туч и отказывалось разродиться. Покрываясь испариной, Рут перегнулась через перила, глядя на вспучившуюся поверхность реки, тусклую и темную под затянутым тучами небом. У нее возникло жутковатое ощущение, что вода тоже посмотрела на нее.

      Вдруг с маленькой розовой ложечки в руке Рут скатилась капля мороженого, холодным язычком лизнув ее запястье, и тут Марва Эллсбург окликнула ее:

      – Пойдем в «Джейбис» смотреть пластинки!

      Рут слизнула лимонную каплю с руки и перестала думать о реке.

      Однако той ночью, когда она проснулась на скомканных и мокрых от пота простынях, ей сразу же вспомнилось то липкое прикосновение. Она уснула в одежде, влажный сарафан прилип к животу. Тело под ним пылало от смутных воспоминаний о речном боге – мускулистой фигуре с серой кожей в сине-зеленую крапинку, грациозно лавировавшей в бурном потоке сна. На губах остался привкус недавнего поцелуя, а голова кружилась, будто она слишком резко вынырнула с большой глубины. Уши у нее заложило, и немало времени утекло, прежде чем это прошло, а в нос ударил знакомый мшисто-металлический запах мокрого бетона. Наконец она сообразила, что за звук доносится сквозь открытое окно: дождь размеренно барабанил по предрассветным улицам. Небо наконец разродилось.

      А девять месяцев спустя Рут родила дочку с глазами цвета речного ила и волосами-водорослями. Когда отец выгнал Рут из дома, выкрикивая вслед проклятия на польском и английском и бросаясь угрозами в адрес пуэрториканца, с которым Рут ходила на бал в предпоследнем классе, Анна-Ли Саперстейн приютила ее у себя, невзирая на злобное кудахтанье соседей. Анна-Ли работала в круглосуточной прачечной самообслуживания. Никто толком не понимал, когда она спит, поскольку в любое время дня и ночи ее можно было застать сидящей с кроссвордом в свете флуоресцентных ламп, под шум и жужжание стиральных машин. Джоуи Пастан однажды нагрубил ей, когда у него кончились четвертаки, и потом клялся, что сушилки злобно на него зарычали. Так что никто не удивился, когда Анна-Ли поверила Рут Блонкси. А когда, стоя в очереди в кулинарии «Гитлиц», Анна-Ли врезала отцу Рут полуфунтовым свертком только что купленной тонко нарезанной солонины и заявила, что от речных духов не убережешься, никто не решился с ней спорить.

      Дочка Рут наотрез отказывалась от молока и пила только соленую воду, а ела исключительно устрицы, моллюсков и речных раков, которые приходилось целыми ящиками доставлять в тесную квартирку Анны-Ли. Впрочем, судя по всему, это пошло ей на пользу: зеленоглазая малышка превратилась в девушку сногсшибательной красоты. Однажды, переходя Амстердам-авеню, она попалась на глаза сотруднику модельного агентства и вскоре стала знаменитой моделью, прославившись своими пухлыми чувственными губами и русалочьей пластикой. Она купила матери пентхаус на Парк-авеню, на стены которого они повесили картины, изображавшие пустынные цветы и пересохшие русла рек. Анне-Ли Саперстейн они подарили кругленькую сумму, которая позволила ей бросить работу в прачечной и перебраться в Литл-Спиндл, где она открыла закусочную «Дэйри Квин».

      Такова была одна из версий появления Анны-Ли Саперстейн в Литл-Спиндл, и Грейси она казалась вполне логичной. С чего бы еще Анне-Ли выписывать французский и итальянский «Вог», если она в жизни не носила ничего, кроме задрипанных синтетических платьев и сандалий с носками?

      Поговаривали, что Анна-Ли обладает неким особым знанием. Вот почему Донна Бэйквелл отправилась к ней в то лето, когда ее терьера сбила машина и она плакала не переставая, даже во сне, по дороге в продуктовый за консервированной фасолью или отвечая на телефонный звонок. Звонившие ей слышали на другом конце провода лишь рыдания