Избранное. Григорий Горин
Жестом прервал музыкантов и попятился назад, в свой кабинет. Резко обернулся и оглядел длинные столбцы цифр и замысловатых геометрических построений.
– Да, – прошептал Мюнхгаузен. – Сегодня или никогда!
Он услышал голос Марты:
– Карл, я хочу знать, что ты придумал!
– Тсс! – Мюнхгаузен поднял палец к губам. – Не торопись… Пусть это будет для тебя сюрпризом.
Она подошла сзади и обняла его. Тихо возникла тема их шутливого танца.
– Карл, это не повредит нам? Может, обойдемся без сюрприза? В такой день…
– Именно в такой день!.. Посмотри на их лица. – Мюнхгаузен указал на ряд портретов. Из золоченых рамок на Мюнхгаузена и Марту смотрели ученые мужи и блестящие мыслители древности.
– По-моему, они улыбаются нам, – прошептал Мюнхгаузен. – От тебя я держу свое открытие в тайне, но им я уже рассказал…
Некоторые лица, изображенные на портретах этой домашней галереи, слегка посветлели…
Галерея живых современников Мюнхгаузена, восседающих в первых рядах зала для судебных заседаний, выглядела гораздо торжественнее и монументальнее.
Судья говорил с пафосом:
– Господа, процесс, на котором мы присутствуем, можно смело назвать необычным, ибо в каждом городе Германии люди женятся, но не в каждом им разрешают развестись. Именно поэтому первое слово благодарности мы приносим его величеству герцогу, чья всемилостивейшая подпись позволила нам стать свидетелями этого праздника свободы и демократии!
Он ударил молоточком в медный гонг, раздались аплодисменты.
К зданию ганноверского суда подкатила карета, из которой проворно выбрался Мюнхгаузен, завершая на ходу длительный диалог с Мартой.
– Нет-нет, на ходу этого все равно не объяснишь… – поспешно говорил Мюнхгаузен. – Если я тебе скажу, что в году триста шестьдесят пять дней, ты не станешь спорить, верно?
– Пойми, дорогой, если это касается нас…
– Это касается всех. Земля вращается вокруг Солнца по эллиптической орбите, с этим ты не станешь спорить?
– Нет!
– Все остальное так же просто… – Он бросился к центральному входу. Марта осталась в карете.
На трибуне стояла баронесса.
– Трудно говорить, когда на тебя смотрят столько сочувствующих глаз. По традиции мужчину после развода объявляют свободным, а женщину – брошенной… Не жалейте меня, господа! Подумайте о себе! Много лет я держала этого человека в семейных узах и тем самым спасала от него общество. Теперь вы сами рубите это сдерживающее средство. Что ж… – Она усмехнулась и закончила с пафосом: – Мне жалко вас! Не страшно, что я брошена, страшно, что он СВОБОДЕН!
Толстые разодетые горожане из первых рядов отдувались и вытирали слезы кружевными платочками.
Мюнхгаузен с трудом протиснулся в переполненный зал и остановился в дверях.
– О чем это она? – спросил он у стоящего рядом горожанина.
– Как – о чем? – горожанин даже не повернул головы. – Барона кроет.
– Что ж она говорит? – поинтересовался