Мэри, или Танцы на лезвии. Марина Крамер

      Даже ему я не хотела позволить этой малости. Никому не позволяла, с самого детства, лет с пяти – все звали только Марией и никак иначе, а попытки использовать любые производные вроде Маши, Машуни, Машули и прочих вызывали в моей душе протест. Даже отец звал меня полным именем, как бы сильно ни был пьян. Исключение составлял, пожалуй, только Костя, но на него воздействовать я не собиралась – этот человек мне безразличен, и все, чего я хочу, так это чтобы отстал и не появлялся больше.

      Максим пожал плечами и согласился.

      Наши встречи происходили все чаще – ну, насколько это позволял мой напряженный тренировочный график, соревнования и просто показательные выступления, а также его дежурства и занятия в институте.

      Мой отец только фыркал, глядя на то, как тщательно я собираюсь на свидания, как подолгу торчу перед зеркалом в коридоре, накладывая макияж, хотя с десяти лет умею делать это чуть ли не с закрытыми глазами.

      – Влюбилась, что ли, дурында? Гляди – поиграется и бросит, знаю я их, проходимцев, – пророчил отец, отхлебывая очередной глоток дешевого портвейна из бутылки.

      – Шел бы ты к себе, а? – неласково советовала я, и он, отойдя в конец коридора, продолжал:

      – Ты на себя-то глянь, раз уж все равно рожу малюешь – кому ты нужна, красавица такая?

      Мой отец всегда был крайне критичен в отношении меня, м-да... Возможно, я не родилась сногсшибательной красоткой, однако внешность моя не заурядна – это признавали все, даже наш ехидный и острый на язык тренер. Занятия танцами приучили меня высоко держать голову и не сутулить спину, как бы я ни устала, высокие каблуки стали спутниками с одиннадцати лет. Я носила волосы чуть ниже плеч – именно такая длина позволяла легко убирать их в «дульку», как мы между собой называли гладкую конкурсную прическу, правда, с цветом поиграть любила, пока не остановила выбор на ярко-рыжем. Как говаривала Марго: «Ты не просто красивая женщина – ты женщина с неправильной изюминкой». Да... Но о Марго – позже.

      Словом, отец явно приуменьшал мои возможности, но я не обращала внимания. В конце концов, он мог отдать меня в интернат, когда погибла мама, но не сделал этого, сам растил и воспитывал, как мог, и даже по-прежнему оплачивал занятия танцами, хотя мы едва сводили концы с концами. Когда я начала сама потихоньку тренировать, стало легче, конечно, и это плохо отразилось на отце – он начал попивать, а потом и открыто пьянствовать, хотя работу не бросил, разве что в должности его резко понизили, оставив рядовым охранником «сутки через трое». Сутки он дежурил, а трое – пил. Так и жили...