Цена страсти. Селеста Брэдли
а бедняжка так продрогла, а он так устал, что…
Генри Хейстингз, бывший карточный игрок и преступник, а ныне волей-неволей ставший камердинером его светлости и взятый им на поруки, в существование рая не верил – подобно большинству ему подобных.
Вот ад – это совсем другое дело. Людям его сорта надлежит заранее с ним познакомиться. Сейчас, борясь с захлестывающими его попеременно волнами жара и леденящего холода и болезненно, словно удары гигантского колокола, отдающимися в голове звуками, Хейстингз чувствовал себя в самом настоящем, первостатейном аду. Он тщетно пытался высвободиться из каких-то хитрых силков, сковывающих его…
– Ш-ш-ш, милорд! Успокойтесь, не то еще больше обессилите!
Он послушно затих. По крайней мере от звука этого голоса не звенело в ушах. Напротив, этот голос, напоминающий тот, что давным-давно пел ему колыбельные песенки, был словно бальзам для его обнаженных нервов. Но голос смолк, и как ни напрягал Хейстингз слух, он не мог вновь его расслышать.
…Как же тягостны его путы! И он вновь бешено забился, силясь высвободить ноги.
– Все хорошо, милорд, успокойтесь!
Кто? Кто это тут «милорд»? Это к нему обращаются таким образом? Он попытался припомнить, отчего это так, и ему это даже почти что удалось… Но накатившая волна жара, сменившаяся ознобом, помешала ему.
…Как холодно. Он попытался зарыться поглубже в подушки, силясь согреться и не в силах унять приступ сотрясающей все тело дрожи. Кто-то нежно коснулся его лба – и дрожь мгновенно унялась. Пальцы… теплые, тонкие, нежные – они поглаживают, ласкают…
Затем он ощутил эти пальцы у себя на груди – их прикосновения к обнаженной коже были необычайно нежны. Обнаженной коже? Куда делись сковывающие его путы? Стало быть, теперь он свободен и может выбраться из этого ада?
Но Хейстингз не пошевелился, словно загипнотизированный сладостными круговыми движениями этих пальчиков. Ради этого прикосновения он согласен был еще какое-то время помучиться в аду, где теперь почему-то странно пахло – то ли подгнившими овощами, то ли затхлой водой из заросшего пруда, где к тому же утонула и сдохла коза…
Гаже запаха Хейстингз в жизни не чувствовал – а ведь он без малого год просидел в тюрьме в тропиках, и о том, что такое настоящая вонь, знал не понаслышке. Лишь нежные прикосновения удерживали его от того, чтобы стремглав устремиться прочь от источника невыносимого амбре. И, с трудом терпя испытание, выдавшееся на долю его несчастного носа, он всецело сосредоточился на пальчиках, порхающих по его широкой груди.
…Ручка маленькая. Так это леди? Нет… подушечки этих пальчиков слегка загрубели – кожа его, ставшая вдруг необычайно чувствительной, это ощущает. Эта женщина явно этими руками зарабатывает себе на жизнь. Это сиделка?
Хорошо, если сиделка. Если это так, то он, видимо, еще не в аду… он просто болен. Тут он припомнил, как мок под дождем – чертовски холодным английским дождем, и это после почти двадцати лет житья в жарком климате экзотических островов! Прислушавшись, Хейстингз