Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1. Андрей Лазарчук
два малозначительных события: у второкурсницы педагогического училища имени Макаренко Санечки Грязновой в уголке левого глаза появилась золотая точка, а под отважником Алексеем Пактовием по прозвищу «Ушан» пала лошадь, кобыла-семилетка Силень, и теперь он, тихо матерясь, брёл через редкий тонкий лес где по колено, а где и по пояс в снегу, мокрый и жаркий, поглядывая изредка на морозное солнышко, висящее совсем низко над сизыми горками Христопразы. Следовало ехать дорогой, теперь это было ясно, но павшая кобыла прекрасно умела ходить по глубокому снегу, высоко поднимая ноги и вынося их вперёд, дорога напрямик была впятеро короче, а вода в зимней реке, как ошибочно думал Алексей, была бы кобыле чуть выше бабок. При добром ходе дел он добирался к цели ещё до заката – дорожной же петлей поспевал едва ли к петухам. Но воды неожиданно оказалось кобыле по грудь, да и поскользнулась она, карабкаясь на заберег, и окунулась с головой… это ли было причиной, другое ли – но через два часа, выбравшись из глубокой речной долины, Силень вдруг тихонько вскрикнула и ткнулась мордой в снег, Алексей подумал: споткнулась… Теперь он сам таранил снег, опираясь на толстый свежевырубленный посох, и знал, что никак не успеет до темноты. А Санечка тем временем закончила чистить солёную горбушу, завернула голову, шкуру и кости в газету и понесла выбрасывать в мусоропровод. Она была чистюля и брезгуша – в отличие от соседок по комнате, двух Валюх, Сорочинской и Чижик. Сегодня был последний день сессии, завтра все разъезжались на каникулы по домам, и Санечка оставалась одна на всё общежитие, потому что с некоторых пор ей стало просто некуда ехать. На кухне толстая Даша Просяник жарила картошку на подсолнечном масле. Санька, хочешь? – она подцепила на вилку несколько золотистых ломтиков. Или фигуру бережёшь? Спасибо, засмеялась Санечка, пальцами снимая ломтик и отправляя в рот. Картошка у Даши почему-то всегда получалась исключительно вкусной.
Завтра в это время Дашка будет дома, подумала Санечка без всякого выражения.
Повоевав с тупым и упрямым мусоропроводом, Санечка сунула в его покривившуюся беззубую пасть мусорный свёрток и пошла мыть руки. Зеркало над умывальником было давно разбито; и хотя тонкая косая трещина сама по себе не так уж и бросалась в глаза, но в отражения лиц она вносила что-то зловещее. Верхний левый угол, откуда трещина шла, был туманно-тёмен.
Когда Санечка вернулась в комнату, обе Вали-Птицы уже вернулись. Они принесли с собой запах снега, пакет с апельсинами и две бутылки дешёвого вина «Пино». После недавних случаев очень тяжёлых отравлений поддельной водкой директор Морис Николаевич под страхом немедленного исключения водку в общежитии запретил; на вино же администрация традиционно смотрела сквозь пальцы.
Алексей на минуту остановился, отцепил от пояса фляжку с можжевеловой настойкой, сдобренной мёдом и душистым белым корнем, и сделал три глотка. Солнце вот-вот должно было коснуться далёкого склона, а идти, по самым смелым расчётам, предстояло ещё часа два – два с половиной. Безостановочно. И если ничего не случится.
Было очень тихо.
Птицы быстро раскидали снедь по столу и побежали торопить гостей, а Санечка подошла к окну, отодвинула с подоконника старый свитер и утеплённые джинсы Чижика – и стала смотреть вдаль. От батареи тянуло жаром, от стекла тёк вниз чуть влажный холод. Общежитие, как и само училище, располагалось на самом краю многоэтажной застройки, дальше начиналась железнодорожная слободка: поставленные на косогоре ещё во время войны двухэтажные бараки, совершенно чёрные, и частные дома, местами вполне приличные и даже завидные, но в большинстве маленькие, с провалившимися дощатыми крышами, с неровными заборами и захламленными двориками. Кварталы бараков назывались «Париж», всё остальное – Ильинка. Парни из Парижа и Ильинки издавна цапались между собой, и не в последнюю очередь – за студенток педучилища. Из-за этой вражды на первом этаже общежития уже лет десять дежурил милиционер. Но в последнее время появилась третья сила, зародившаяся где-то во мраке многоэтажек, и силы этой побаивались старомодные парижане и ильинские. Хотя и старались держать фасон…
Розовое солнце, неожиданно маленькое на закате, садилось между двух прямых серо-голубых столбов дыма, поднимающихся из печных труб близких бараков. Почему-то от этой картины хотелось поёжиться, передёрнуть плечами… Санечка так и сделала – и вдруг чихнула. Чихая, она зажмурила глаза. И при зажмуренных глазах она продолжала видеть солнце, столбы дыма, переплёт окна: навыворот, как на фотоплёнке: светлая рама, тёмное небо… но солнце оставалось светлым, только не розовым, а яростно-лиловым, словно огонёк электросварки. Это было неправильно… она широко распахнула глаза – огонёк оставался. Он был теперь как запятая с очень длинным хвостиком. И эта запятая пылала всё ярче и ярче…
Вдруг стало страшно. Алексей на какой-то миг испытал чувство полной потерянности. Где он? Что он здесь делает? И – кто он? Несколько лет назад, заразившись болотной лихорадкой, он в бреду видел себя маленьким мальчиком, стоящим босиком посреди бескрайней заснеженной степи. Вокруг был нетронутый снег… и его собственные следы начинались в полушаге. Он не знал, кто он есть и что видит вокруг. И сейчас он остановился, огляделся… тонкие деревья стояли кругом, объятые