«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники. Архиепископ Никон (Рождественский)
покойный Государь, мудрый носитель народных идеалов, особенно был озабочен тем, чтобы этот памятник, поставленный в Кремле, этом, по его выражению, “алтаре” Руси православной, не нарушал своим мирским характером духовной гармонии святынь кремлевских. Он был прав: до сего времени Кремль не имел в себе ни одного памятника в западно-европейском смысле, для него ясно было, что такие памятники не вполне отвечают народному миросозерцанию. Народ знает памятники-храмы, но не памятники-статуи, и очень мудро было избрано место для памятников самому ему, великому Царю-Миротворцу, – вне всероссийскаго “алтаря” – Кремля: как-будто он смиренно вышел отсюда, чтобы в благоговении созерцать издали святыни Руси Православной с своего величественнго трона, от храма-памятника великих событий 1812 года. А памятник своему великому отцу он закрыл дивною сенью, поучающею своими мозаиками русских людей любви к своим Царям… Пусть Императорское Археологическое Общество и те художники, которые будут обдумывать проект памятника патриарху Гермогену и преподобному Дионисию, глубоко задумаются над этим… Во всяком случае в обсуждении сего вопроса необходимо участие представителя Святейшаго Синода и окончательное его решение, прежде чем восходить на Высочайшее воззрение, должно быть предоставлено Святейшему Синоду.
Я сказал, что памятники-статуи не отвечают нашему русскому народному миросозерцанию, нашим народным идеалам. Православная Церковь не приняла ваяние в качестве церковнаго искусства: она только терпит его как исключение из общаго правила. Ваяние слишком напоминало христианину первых времен культ языческий, языческих идолов, которых так ненавидели христиане; оно, воплощая идею, недостаточно способно было одухотворить ее, слишком, так сказать, оплотеняло ее… Вот почему оно несродно духу чистаго православия. Западная Церковь постепенно ввела в свой культ ваяние потому, что сама, хотя и безсознательно, постоянно находилась под влиянием воспринятых от язычества идей. Все римское богословие со времени разделения Церквей построено на человеческом, юридическом начале. Вся культура, искусство, наука – все имело корни в язычестве. Римская церковь не задумывалась и языческаго Зевса переделывать в Апостола Петра, вручая ему ключи Царства небеснаго. Православие взяло из языческой культуры только то, что было чисто по природе своей, что не отвлекало мысль верующаго в сторону язычества. Церковь взяла для своих храмов, например, план театра, но самый театр отвергла. Для удовлетворения потребности эстетическаго чувства она создала нечто, отдаленно напоминающее первобытный театр времен Софокла, Еврипида и др. великих трагиков (ибо театр того времени был для язычника почти богослужением), но и то очистила, возвысила, одухотворила до того, что всякое напоминание о театре исчезло. Я говорю об обрядах богослужебных, о пении и т. п. Ваяние же отвергла, заменив его живописью, вернее – иконописью. Наш народ всю свою культуру воспринял от Православной Церкви: понятно, что и на всякия