Невозвратимое. Рассказы. Светлана Арбеньева
>Мне тогда показалось это странным. Может от того что было мне всего четырнадцать, а может от того, что я не понимала вообще силу и зависимость от возраста. Мне кажется, что и сейчас не до конца понимаю.
В Западной Сибири очень резкий климат. Утром, даже летом, прохлада заковывает в свои цепи всю растительность: от травинки до последнего подсолнуха. Но проходит несколько часов, и июльское пекло проносится по всему живому. Сибирская жара сушит все дотла, она сравнима с морозом. Она такая же жестокая и трудновыносимая. За это я и люблю её. А может, я просто люблю все такое… трудное.
Помню, как скрипели качели, которые сделал мне дед. Они издавали смешной звук, словно какая-то жалобная птичка плакала своим занудным голоском.
По этому звуку я определяла – пришла она ко мне или нет.
Наша дружба была самой обычной, самой простой и в тоже время наивной. Мы рисовали природу, людей, слушали до дыр старые кассеты на магнитофоне, купались в реке, рассказывали друг другу секреты.
Я очень скучала по ней, когда она не приходила ко мне. И сейчас я стала понимать, что именно тогда я стала привязываться к людям с непреодолимой силой, какой-то безумной любовью. Она стала первым человеком, по которому я стала испытывать именно «тоску», которая так сильно влияет на чувства и эмоции, восприятие мира в целом. И так продолжается по сей день. Привязываюсь молниеносно – и вырвать из сердца удается с трудом. Лишь пески времени и равнодушие второй стороны могут изменить поворот событий.
Для меня было невозможным то, что когда-то это закончится: наши вечера, наши прогулки, наши игры, наше детство… Как может закончиться синева неба? А ведь она закончилась, также как и аромат полевых цветов, боль от укусов крапивы, радость от пойманного пескаря.
– Самый лучший возраст – 16 лет.
Опять вспоминаю её слова. Она всегда очень любила себя. Бывало, смотрела в зеркало на свое отражение беспрерывно, вертелась, расчесывала свои черные и тугие косы. Я смотрела на всё это с таким любопытством. И не от того, что я не делала этого, но как-то это было все по-другому…
Она очень любила рисовать, и получалось у неё это искусно: люди, их лица, пейзажи, просто наброски карандашом. Я всегда искренне радовалась её успехам.
– Конечно, ведь это я.
Так отвечала она мне на мою детскую восторженность от её таланта, а потом хмурила брови, закусывала губу и что-то вновь подправляла резкими и отрывистыми штрихами.
В один из летних дней я разбила свою правую ногу об асфальт, не вписавшись в поворот, когда лихо накручивала педали велосипеда. Я не могла почти ходить, так болела и ныла рана. По природе не являясь нытиком, я не привыкла к большому вниманию к себе, а наоборот всегда работала лишь на отдачу. Это касалось всего: мыслей, замыслов, дел, интересов, вкусов, советов, увлечений. Я привыкла уже тогда «работать на износ», отдавая себя по частицам любимым и дорогим мне людям. Но тут я оказалась впервые в «плачевном» положении.
И вот опять заскрипели качели. В солнечном блеске я видела отражение взлетающих вверх темно-карих, с горьким блеском глаз. Смуглые руки упрямо держались за поручни. Она смеялась своей широкой и открытой улыбкой. То ли моя гордая богиня прониклась чувствами ко мне, то ли пожалела, но она впервые за всю нашу дружбу была до тонкости внимательна и чутка.
Мы разговаривали с ней до позднего вечера. Я лежала в бинтах на летней кушетке, одолеваемая болезненной дрёмой, а моя подруга читала мне книгу, развлекала меня и смеялась, подтрунивая в шутку над моей бедной ногой.
Солнце пропадало в алом закате, как окунувшаяся кисть в чан с краской. Шумели верхушки деревьев, несшие в своем шорохе колыбель июльской ночи. Тихо ухали полярные совы, то там и тут мелькая своими белоснежными перьями. Вдали мычало стадо. Трава вновь напоила свои корни влагой и мерно распласталась по прохладной сибирской земле. Так и в тот вечер она расцвела и погасла в моем сознании. Как бывает одуванчик – желтый-жёлтый, а дунешь – всё… Пыль лишь белая летит. Может и нужен был лишь один такой вечер, чтобы она впервые открылась мне, не думая о себе, не думая о посторонних. Мне показалось тогда, что в её лице – я вижу себя, ту, которая все это лето была ее послушным слушателем, ее советчиком, ее честным собеседником. Она не теребила свои черные косы, она не смотрела на себя в зеркало. Она смотрела в мои глаза и улыбалась. Так рождается искренность и доверие. Бывает, что это продолжается всего час, для кого-то только минуту. У каждого на жизненном пути есть миллионы точек соприкосновения с другими людьми, даже с теми, кого мы впоследствии называем друзьями. Но существует проблема искренности, которая часто скрывается за маской игр, разговоров на отвлеченные темы, за взглядом холодных глаз. И пройдя немалый путь, мы оглядываемся вдаль проторенных дорог и задаемся вопросом: «А была ли искренность?». Искренне ли я сама посвящала в свой мир других людей? А может это была просто – разминка на пути к большой дружбе?
После лето быстро угасло. Быстро исчез скрип качелей. Мы уехали по своим семьям в город. Без нас осталась спеть красная черемуха, которая так жутко вяжет рот. Без нас осталась остывать милая маленькая река, сокрытая под спинами