Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики (сборник). Андре Жид
Лафкадио тотчас же встал в защитную стойку:
– Милостивый государь, сразу должен предупредить вас: я терпеть не могу оставаться в долгу, да и делать долги не люблю, и что бы вы для меня ни сделали, вы не добьетесь того, что я останусь вам обязан.
Тогда взъерошился и Жюльюс.
– Я не собираюсь вас покупать, господин Луйки, – начал он было, повысив голос насколько мог…
Но тут оба заметили, что могут так далеко зайти, остановились, и после короткой паузы Лафкадио продолжал более ровным тоном:
– Какую же работу собирались вы мне предложить?
Жюльюс уклонился от ответа под тем предлогом, что текст его еще не готов, а впрочем, было бы неплохо, если бы они до тех пор познакомились поближе.
– Признайтесь, милостивый государь, – ответил Лафкадио весело, – что вчера вы решили познакомиться, еще не дождавшись меня, и что ваши глаза почтили своим вниманием некий блокнотик?..
Ошеломленный Жюльюс сказал смущенно:
– Признаюсь, я это сделал… – И, вернув себе достойный вид: – И прошу за это прощения. В другой раз, будь это возможно, я так бы не поступил.
– Другого раза не будет: я сжег блокнот.
Лицо Жюльюса выразило огорчение:
– Это вас так рассердило?
– Если бы я до сих пор сердился, я бы с вами об этом не заговорил. Простите мне мой тон при начале нашей встречи, – продолжал Лафкадио, твердо решившись идти напролом. – И все же я хотел бы знать, прочли ли вы и отрывок письма, который лежал в блокноте?
Жюльюс не читал отрывка письма, потому что его там не видел, но он воспользовался этим случаем, чтобы заверить в умении хранить тайны. Лафкадио смеялся про себя над ним и над тем, как заставил его притворяться.
– А я вчера малость отыгрался на вашей последней книжке.
– Она не затем писалась, чтобы заинтересовать вас, – поспешно ответил Жюльюс.
– О, до конца я ее не прочел. Должен вам признаться, я не большой охотник до чтения. За всю жизнь мне понравился только «Робинзон»… ах да, еще «Аладдин». Вот я и уронил себя в ваших глазах.
Жюльюс медленно поднял руку вверх:
– Мне вас просто жалко: вы лишаете себя великих радостей.
– У меня есть другие.
– Должно быть, не столь доброкачественные.
– Уж это будьте благонадежны! – Лафкадио рассмеялся с позволительной степенью бесцеремонности.
– И когда-нибудь вы об этом пожалеете, – сказал Жюльюс, несколько задетый его зубоскальством.
– Когда будет уже поздно… – нравоучительно подхватил Лафкадио и вдруг переменил тон: – А вам забавно сочинять?
Жюльюс выпрямился в кресле.
– Я сочиняю не для забавы, – благородно произнес он. – Когда я пишу, то обретаю радости более высокие, чем дает сама жизнь. Впрочем, одно другому не мешает.
– Само собой… – И вдруг, опять возвышая словно по небрежности уроненный тон разговора: – А знаете ли вы, что портит мне почерк? Помарки, поправки, зачеркивания