Раздумья в сумерках жизни. Валентин Богданов
гримасой на лице, вспоминала вчерашний вечер и недовольно хмурилась. Действительно, вчера они будто взбесились, целый вечер пели песни, как перед большим горем, по предсказанию бабы Анны. Вначале пели песни, которые в школе проходили, потом которые не проходили, больше матерные, каких наслушались от материных пьяных подружек. И после каждой такой частушки хохотали до слез, пока не разревелись и зареванные улеглись спать, прижавшись друг к дружке. А потом, когда молодой сон взял верх, у них часто, будто от испуга, вздрагивали расслабленные тела и слышались нервные всхлипы.
От этого неприятного воспоминания Любка, будто в ознобе, передернула плечами и неожиданно насторожилась, чутко прислушалась, вытянув шею. И будто в подтверждение ее настороженности в мертвящей тишине пустого дома раздался оглушительный грохот в промороженную коридорную дверь.
Любка, будто подброшенная, тенью метнулась на грохот и рванула дверь на себя. В густом облаке морозного воздуха, хлынувшего в проем двери, будто белое привидение, объявилась их мать с большим белым свертком на руках и торопливо прошла на кухню. Любка дрожащими руками с трудом притворила расхлябанную дверь и на цыпочках, затаив дыхание, прошмыгнула следом. Так они и стояли потом посредине кухни, обняв мать, и в голос ревели от счастья и радостно заглядывали в лицо матери, бесконечно родное и любимое, заметно исхудавшее, с синеватым отливом в подглазьях.
И только когда миновало счастье первых минут встречи, Любка разглядела большой сверток, лежавший поперек стола, перевязанный накрест голубой лентой.
– Чего молчишь-то, скажи, где хоть пропадала?! – обиженно спросила девочка и оттерла рукавом слезы с лица.
Мать устало скинула пальто, будто нехотя развязала шаль и, слабо махнув рукой, с тяжелым вздохом выдохнула:
– И не спрашивай, сил моих нет, думала, не донесу, руки-то мои совсем заколели, думала, не донесу, из рук его выроню…
– Кого не донесешь? – с удивлением переспросила Любка и подошла к свертку, который мать осторожно развязывала на столе.
Синюшка безголосо давилась всхлипами и крепко держалась за материн подол. Любка, с застывшим любопытством вытянув шею, наблюдала, как мать разворачивает одну пеленку за другой, и, наконец, догадавшись, кто в этом свертке, одними губами прошептала:
– Дак ты что не сказала-то, что рожать пошла, а нас одних оставила, да еще на праздники…
– Как скажешь-то, если приспичило, думала, кончусь, еле выходили после родов, ноги не ходят…
Любка завсхлипывала:
– Дак лежала бы, как другие люди, мы бы подождали.
– Полежишь у них, когда там все расписано! Только опросталась, и айда, как с конвейера выпуливают…
– А он как? – жалостливо спросила Любка.
– А ничё вроде получился наш Тимурка, такой крикливенький, чернявенький, как уголек, давно хотела заиметь такого парнишечку, – игриво сказала мать и просветленными глазами посмотрела