Робкий Лев. Вячеслав Губанов
прошли
И наши светочи культуры —
Они опору здесь нашли
Под новый взлёт литературы». —
«В России тоже высший свет
Беседы вёл лишь на французском,
Но Пушкин моду свёл на нет —
Заставил говорить на русском». —
«И тут ты абсолютно прав:
Мы «мову» тоже изучали…
Но, сказки Пушкина познав,
Мы русский навсегда избрали…»
2
Роман со временем узнал,
В чём суть Онучина работы:
Он без конца, не зная квоты,
Руководителей снабжал
Огромной массой документов
(Докладов, графиков, статей,
Рекламы, планов и речей) —
Аналог службы референтов.
Всё это в массовом числе,
Эксплуатируя СУБД ЛИНТЕР5454,
Он отправлял на общий принтер,
Стоявший на его столе.
Бумаги пачка – тут же, рядом,
И, в соответствии с обрядом,
Брать ту бумагу каждый мог
Без мысли запасаться впрок.
«Как быстро пачка убывает, —
Сказал задумчиво Евстрат. —
Транжирство нам не подобает,
Наш долг – снижение затрат!»
И в личный шкаф убрал бумагу.
Роман к Евстрату на поклон
Ходил, всегда был вежлив он…
Пока не прорвало беднягу:
«Глупее не встречал помех —
Просить бумагу для работы!
Бывают в жизни анекдоты,
Но этот же нелепей всех!»
И он в отсутствие Евстрата
Листов десятка три стащил,
Решив, что, обокрав собрата,
Он не фатально согрешил.
И вскоре новый цикл начался:
Никто бумагу не просил,
И принтер лишь тогда включался,
Когда Онучин уходил…
3
Идиллии очарованье
Внезапный поворот сменил —
На экстренное совещанье
Их всех Арапов пригласил.
Картавя больше, чем обычно,
Он строгим голосом сказал:
«Я вас предупреждаю лично,
Чтоб впредь любой из вас писал
Для предварительной проверки
Сначала всё в черновиках
На забракованных листах!
И, как рачительные клерки,
Печатать можете тогда,
Когда я дам вам разрешенье!
Понятно вам моё внушенье?
Всё, за работу, господа!»
Такой приказ, вполне логичный,
Был для сотрудников не нов…
Но не было у них приличной
Бумаги для черновиков.
Отходы творчества Евстрата
Лежали кучей на столе,
Бумага, в основном, измята,
И он везде запечатлел
Своих пометок закорючки
Или оставил вкривь и вкось
Глубокие, как варикоз,
Следы от шариковой ручки.
На тех листах, с собой борясь,
Роман писал с тоской понятной:
Следы от ручки неопрятной
Ему напоминали грязь.
И вдруг спаситель