Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912. Анна Фуксон
холодный воздух!) Во всем остальном девочка была предоставлена сама себе и, по примеру своей наставницы, с живым интересом разглядывала происходящее вокруг.
Если сравнить окружение той маленькой Наташи с атомом, то, конечно, саму себя она представляла центром, ядром этого атома. Самым ближним кругом к ней была собственно ее семья: папа, мама, Илюша, тетя Катюша и Зина. Далее шел расширенный семейный круг: дяди, тети, двоюродные и троюродные братья и сестры. В послевоенные годы кровное родство, семейная близость были превыше всего. Семьи, разрушенные войной, от которых остались лишь осколки, стремились объединиться вновь и черпать тепло и силу из союза с теми, кто уцелел. Так же было и в Наташиной семье. Все выжившие сблизились по-особому. А потому и ее, родившуюся после войны, любили по-особому – возможно, если говорить высоким стилем – как новый побег, дающий надежду на будущее.
После войны в живых остались в основном родные мамы, причем почти все они жили в Ленинграде, и с ними можно было встречаться. Старшая мамина сестра, тетя Рита, и трое ее детей, Лиля, Валентин и Наум, дядя Лева, его жена тетя Тамара и их сын Павел, или Павлик, родившийся еще во время войны, в 1944 году – со всеми они виделись часто. Только дядя Соломон, его жена тетя Роза и их дочь Людмила, или Буся, жили на Урале, в городе Суксун, и редко появлялись в их доме. Выжили в блокаду еще две маминых двоюродных сестры: одинокая Рахиль и вдова Эмма с сыном Леонидом.
Из родных папы остались только две сестры – Лея или Люся, младшая, которой к этому времени было всего 23 года, и старшая Фейгл или Фаня, которой исполнилась 39 лет. Родители Наташи сумели разыскать их только после войны – в маленькой деревне, в республике Мордовия, где они проработали всю войну. В письме сестры с благодарностью вспоминали водителя, который на шестой день войны отвез их насколько мог дальше от занятого фашистами Минска. Они и десятки таких же, как они, женщин набились тогда в кузов его машины и сердились на неудобства. Если бы они знали тогда, что этот «грубый мужлан», который недостаточно вежливо побросал их в кузов, спасал их тогда от неминуемой гибели. Он выгрузил их на дороге и поехал назад, вероятно, надеясь вывезти следующую группу евреев.
А дальше они целый месяц шли пешком, как были, налегке. Летние босоножки быстро износились, и они пошли босиком, на ободранных в кровь ногах. Обе потом всю жизнь жаловались на больные отекшие ноги. Они остановились в первой деревне, в которой их приняли на работу. Там они и проработали всю войну наравне с колхозницами, приспособились к крестьянскому труду и, подобно Саниной семье, ничего не знали о судьбе родных в Негорелом. Они тоже посылали многочисленные запросы в Негорелое, но ответов оттуда не получали. Лишь после войны они узнали о трагической судьбе семьи, а Фаня узнала еще и об участи своего 15-летнего сына Осика.
Как уже говорилось, в начале лета 1941 года она, как обычно, отправила сына на лето к родителям в Негорелое, а сама продолжала работать вместе с мужем в ожидании совместного