Приключения Гекльберри Финна. Марк Твен
на поляне под деревьями, я принес муку, грудинку, кофе, кофейник, сковородку, сахар и жестяные кружки, так что Джим прямо остолбенел от изумления: он думал, что все это колдовство. Да еще я поймал порядочного сома, а Джим выпотрошил его своим ножом и поджарил.
Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели его прямо с огня. Джим ел так, что за ушами трещало, – уж очень он изголодался. Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать. Немного погодя Джим начал:
– Послушай-ка, Гек, а кого ж это убили в той хибарке, если не тебя?
Тут я рассказал ему все как есть, а он говорит:
– Ловко! Даже Тому Сойеру лучше не придумать.
Я спросил:
– А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло?
Он замялся и, должно быть, около минуты молчал; потом сказал:
– Может, лучше не говорить…
– Почему, Джим?
– Мало ли почему… Только ты про меня никому не говори. Ведь не скажешь, Гек?
– Провалиться мне, если скажу!
– Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я… я убежал.
– Джим!
– Смотри же, ты обещал не выдавать! Ты помнишь, что обещал, Гек?
– Да уж ладно. Обещал не выдавать – и не выдам. Честное индейское, не выдам! Пускай все меня назовут подлым аболиционистом[4], пускай презирают за это – наплевать. Я никому не скажу, да и вообще я туда больше не вернусь. Так что валяй рассказывай.
– Ну так вот, видишь ли, как было дело. Старая хозяйка – то есть мисс Уотсон – все ко мне придиралась, просто жить не давала, а все-таки обещала, что в Орлеан меня ни за что не продаст. Но только я заметил, что последнее время около дома все вертится один работорговец, и стал беспокоиться. Поздно вечером я подкрался к двери, – а дверь-то была не совсем прикрыта, – и слышу: старая хозяйка говорит вдове, что собирается продать меня в Орлеан, на Юг; ей бы не хотелось, но только за меня дают восемьсот долларов, а против такой кучи денег где же устоять! Вдова начала ее уговаривать, чтоб она меня не продавала, только я-то не стал дожидаться, чем у них кончится, взял да и дал тягу.
Спустился я с горы; думаю, стяну лодку где-нибудь на реке выше города. Народ еще не спал, так что я спрятался в старой бочарне на берегу и стал ждать, пока все разойдутся. Так и просидел всю ночь. Все время кто-нибудь шатался поблизости. Часов около шести утра мимо начали проплывать лодки, а в восемь или девять в каждой лодке только про то и говорили, что твой папаша приехал в город и рассказывает, будто тебя убили. В лодках сидели дамы и господа, они ехали осматривать место убийства. Иной раз лодки приставали к берегу для отдыха, прежде чем переправиться на ту сторону; вот из разговоров я и узнал про убийство. Мне было очень жаль, что тебя убили, Гек… Ну, теперь-то, конечно, не жалко.
Я пролежал под стружками целый день. Есть очень хотелось, а бояться я не боялся: я знал, что вдова со старой хозяйкой сразу после завтрака пойдут на молитвенное собрание и там пробудут целый день, а про меня подумают, что я еще на рассвете ушел пасти коров, так что хватятся меня только вечером, как стемнеет. Остальная прислуга меня тоже не хватится, это я знал: они все улизнули гулять, пока старух дома нету.
Ну
Аболиционист – так называли в США в XIX веке сторонников движения за освобождение негров от рабства.