Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио. Сергей Цейтлин
генуэзского маркиза Карло Спинолы – за полгода дала ему лишь девять дукатов, что было почти в два раза меньше одной месячной зарплаты, полученной от инквизиторов. О его литературных трудах вообще говорить было нечего: за всю жизнь они ни одного сольдо ему не принесли. Платья, шитые Кеккиной, продавались с трудом за какие-то гроши. А одалживать деньги, как он это раньше делал у преданного ему Дзагури, было стыдно, ибо он знал, с каким трудом их возвращал.
– Если бы я держал банк, я бы тоже мог позволить себе играть беспечно, – заявил Молин, приглаживая свои седые волосы.
– Что? Держать банк? Да у вас бы сквозь пальцы все утекло, – продолжал хихикать Гримани. – Транжира!
– Оставьте его, Джанкарло, – заступился за Молина зеленоглазый Дзагури.
– Вы ошибаетесь, мессер Гримани, – вежливо сказал Молин. – Наше положение – это не моя вина и не вина моих предков. Если бы Ваша семья потеряла свои земли на Крите, она бы тоже потерпела крах.
– Тогда не надо было одним скотоводством заниматься, – Гримани одним глазом искал себе куртизанку. – И не надо все на Морозини[26] сваливать. Он был вынужден сдаться туркам.
– Морозини никто не обвиняет, мессер Гримани.
– Надо было родине служить.
– Родине служить? – усмехнулся Дзагури. – Уж кто бы говорил!
Все в Венеции, конечно, уважали фамилию Гримани, давшую Светлейшей Республике трех дожей, четырех аквилейских патриархов и уйму адмиралов и других высокопоставленных государственных деятелей. Однако, глядя на Джанкарло, никто бы не сказал, что он происходил из такой важной, патриотической семьи. Культа отечества в нем и капли не было – его алтарь стоял совсем в другой капелле.
– А как тебя зовут, дорогуша? – Гримани обратил внимание на молодую светловолосую куртизанку, одиноко блуждающую по залу.
– Нана.
– Иди посиди-ка у меня на коленях, Наночка.
– О нет! После того, что вы сделали с Элизой, нет, спасибо!
– Что я сделал? Она сама доигралась, тигрушка.
– Семерка! Моя! – обрадовался Дзагури.
– Чего? – Гримани проверил выигрышную карту.
– О, поздравляю, удачная ставка, – отметил длинноносый Гоцци. – Мне бы Ваше везение.
– Вы имеете в виду в картах? – ехидно улыбнулся банкомет, записывая проигрыш.
Гоцци понял, что тот намекал на неуспех его последних пьес.
– Я могу поспорить на весь банк, мессер Гримани, что вы за всю жизнь ни одной моей пьесы не видели на сцене и даже не читали.
– И Вы бы выиграли, маэстро.
– Тогда я вам завтра оставлю в театре два билета на премьеру. Приходите с кем-нибудь. Если, конечно, у Вас есть друзья.
– На премьеру, к сожалению, не смогу. Но на второе представление обязательно приду. Если, конечно, оно состоится.
– А я считаю, что мессер Гоцци – самый талантливый драматург нашей республики, – гордо вставил Молин.
– Благодарствуйте.
– Внутриклассовая
Франческо Морозини (1619–1694) возглавлял защиту Кандии на острове Крит во время осады города турецкими войсками (1648–1669). После вынужденной сдачи города он по возвращении в Венецию был обвинен в трусости и измене, но вскоре полностью оправдан и восстановлен во всех своих почетных званиях. В 1688 году был избран дожем.