Аспазия. Роберт Гамерлинг
Перикл, обращаясь к Софоклу, – прекрасное выше всего в свете: его первая и последняя добродетель.
– Эта мысль мне нравится, – согласился поэт, – хотя я и не знаю, что сказал бы о ней Анаксагор и другие. Но думаю, никто не станет отрицать власти красоты, которую она имеет над сердцами людей через любовь. Как раз сегодня утром, чтобы доказать непреодолимое могущество любви, я прибавил одну сцену, в которой заставляю Гемона, сына царя Креона, добровольно сойти в Гадес, чтобы не разлучаться со своей возлюбленной невестой, Антигоной…
– Это уж слишком! – заявила Аспазия несколько раздосадованному поэту, который рассчитывал заслужить ее похвалу, – поэты не должны показывать любовь с такой мрачной стороны – любовь ясна и светла и должна всегда быть такою. Любовь – это не страсть, заставляющая спускаться в Гадес. Любовь должна радовать людей жизнью, а не смертью. Мрачная страсть не должна называться любовью, она – болезнь, она – рабство…
– Ты права, Аспазия, – согласился Софокл, – и ты, и я, и Перикл, мы всегда будем поклоняться только свободной ясной любви и, если тебе угодно, то сегодня принесем жертву богам, чтобы священный огонь никогда не погас у нас в груди. Я хотел показать, что Эрот могущественный бог, но в то же время желаю от всего сердца, чтобы он никогда не возымел всего своего могущества ни над одним эллином. Красота – это великая и таинственная сила. Если ты хочешь, я готов перед всей Элладой заставить хор петь эти слова в будущей моей трагедии. Настолько твое присутствие дает мне вдохновение как можно лучше закончить эту песнь в честь Эрота. Вы не должны уходить отсюда до тех пор, пока я не напишу гимна. А теперь, – прибавил Софокл, – простите меня, что я не услаждаю вашего зрения и слуха танцовщицами и музыкантами, но мне кажется, мои гости вполне удовлетворяют друг друга и кроме того, кто осмелился бы играть на цитре перед прекрасным музыкантом из Милета?
– Прежде всего ты сам, – воскликнул Перикл, – тем более, что ты предлагал устроить состязание в музыке и пении, когда мы еще были на Акрополе. Принеси сюда инструменты, Софокл, для себя и для Аспазии, а затем начните состязание, в котором я буду судьею и единственным слушателем.
– Удовольствие слышать пение и игру Аспазии вполне вознаградит меня за поражение, – смиренно ответил Софокл и вскоре принес две цитры, прося Аспазию выбрать себе инструмент.
Красавица провела пальцами по струнам, кивнула одобрительно, затем прелестная милезианка и любезный хозяин начали состязание, но Перикл не мог отдать преимущества ни одному из них. Когда пение кончилось, поэт и милезианка заговорили о музыке, и Аспазия показала такие познания в дорийских, фригийских и лидийских стихосложениях, что Перикл с изумлением воскликнул:
– Скажи мне, Аспазия, как имя человека, который может похвалиться тем, что был наставником твоей юности?
– Ты узнаешь это, – отвечала Аспазия, – когда я со временем расскажу тебе историю моей юности.
– Отчего же до сих пор ты никогда не рассказывала о ней? – спросил Перикл.