Орудия Ночи. Жестокие игры богов. Глен Кук

      Не проснувшийся еще толком брат Свечка уселся за накрытый к завтраку стол.

      – Полюбуйтесь-ка на его самодовольную физиономию. Любитель фруктов и ягодок. – Уничижительное замечание прозвучало из уст Сочии, супруги Реймона Гарита, которая сидела за столом вместе с десятком приближенных графа.

      – Совершенный, не обращайте на нее внимания, – вмешался Бернардин, кузен Реймона. – Снова рвется в бой. Или не снова, а все еще. Уймитесь уже, Сочия, мир наступил, радуйтесь.

      Брат Свечка согласно кивнул.

      Сочия знала, что долго это не продлится.

      Вот-вот все соберутся с духом и снова начнутся ужасы.

      – Весь белый свет перевернулся вверх тормашками, если уж устами Бернардина Амбершеля вещает глас рассудка, – заметил старик, откусил кусочек дыни и обратился к графине, которая после всех пережитых передряг стала ему как дочь: – Ради ребенка держи свои чувства в узде.

      У Сочии был просто-таки огромный живот. Из-за затянувшейся беременности ее и без того нелегкий нрав еще больше испортился. Первенец уже должен был появиться на свет. Графиню терзали страхи, обычные для неопытной роженицы. Она отказалась последовать обычаю и удалиться от мира перед родами, как подобало даме ее положения.

      Сочия Гарит играла при муже роль отнюдь не украшения – она помогала ему, даже управляла с ним вместе и не желала пропускать ничего важного.

      Граф, мейсальский совершенный брат Свечка и все прочие приближенные Сочии, которым была небезразлична она и которые были небезразличны ей, давно уже потеряли надежду заставить ее вести себя, как подобает добропорядочной благородной особе.

      Мало того! Она не расставалась с Кедлой Ришо – этой беженкой-простолюдинкой да вдобавок еретичкой из Каурена, такой же неразумной, как она сама. Сочия боготворила Кедлу: Кедла Ришо убила короля и тем самым изменила мир.

      Брат Свечка знал Сочию еще с тех пор, когда она была вредной и жестокой девчонкой-подростком и жила вместе со своими тремя братьями в маленькой крепости на северо-восточной границе Коннека. Никогда не выказывала Сочия ни малейшего желания становиться благонравной девицей, занятой вышиванием и детьми.

      Граф Реймон, как обычно, отнесся к поведению супруги с веселым снисхождением. Реймон любил Сочию страстно и глубоко. Такую любовь воспевали в песнях коннекские трубадуры, и она редко встречалась в эпоху браков по расчету. Однако же Реймон Гарит вступил в права наследования очень молодым, а те, кто мог бы заставить его жениться, руководствуясь политической выгодой, а не чувством, умерли рано и не успели обуздать молодого графа.

      Реймон выбрал Сочию спутницей жизни почти сразу же, как увидел, потому что мгновенно узнал в ней родственную душу.

      – Любовь моя, тебе нужно внимательно слушать совершенного, – сказал Реймон.

      Удивленная Сочия прикусила язычок.

      – Понимаю тебя, – продолжал Реймон, – я и сам не могу привыкнуть к тому, что теперь вокруг нет врагов, но таково уж положение дел: неприятеля мы вряд ли увидим, пока не приедет домой Анселин или же каким-нибудь чудом не вернется к власти Безмятежный.

      – От Анселина вряд ли стоить ждать неприятностей, – вставил Бернардин. – Он не позволит матери собою помыкать. Бьюсь об заклад, упечет ее в монастырь.

      Сочия что-то пробурчала, будто бы напоминая собравшимся, что она все еще не в духе.

      – Нельзя даже убить время, охотясь за братьями из Конгрегации, – не обращая на нее внимания, пожаловался Реймон. – Уцелевшие зарылись так глубоко, что уж обратно на белый свет им и не выкопаться.

      – Было бы им дело до света, никогда б и не оказались в Конгрегации по искоренению богохульства и ереси, – проворчал брат Свечка.

      Жующий солонину Бернардин усмехнулся. Он исповедовал мейсальство, но этим причудам с постами не следовал.

      – Сцапал одного несколько недель назад, – рассказал он. – Они совсем не так глубоко зарылись, как надеются. И новый епископ вовсе не так умен, как сам думает.

      – Ля Вель? – уточнил брат Свечка.

      – Он самый. Новенький. Тупой как пробка, но зато первый честный епископ