В Стране Дремучих Трав. Владимир Григорьевич Брагин
Пожалуйста, проходите. Присядьте вот тут. – Она указала на одинокий стул среди высоких шкафов и кованых сундуков, заполнивших длинный коридор. – Сейчас постучу.
Подойдя к какой-то двери, она постояла, к чему-то прислушалась и вернулась обратно:
– Сколько ни живу здесь, а не возьму в толк ее жизнь. Неизвестно, когда встает, когда ложится. И сейчас не пойму: спит или не спит. Больные всё больше после обеда приходят.
– Что ж, – поднялся я, – приду после обеда.
– Видать, вы приезжий? – сказала она.
– Приезжий.
– А откуда будете? Надолго ли сюда? Часто ли к ней ходить будете?
– Не много ли вопросов сразу?
– Ах, гражданин, – сказала женщина тихо, – не от любопытства спрашиваю, а от боязни! Боюсь! Ох, как боюсь, опасаюсь я! Всего в этом доме боюсь.
– Чего же вы боитесь?
Она еще больше понизила голос и, указывая на ту дверь, к которой раньше подходила, заговорила:
– Ее боюсь…
В эту минуту дверь отворилась.
– Вот она! Ну потом, потом все расскажу вам.
На пороге стояла женщина, высокая, седая, гладко причесанная, в черном старомодном платье, наглухо застегнутом. На вид ей было лет шестьдесят пять.
– Полина Александровна Булай?
– Пожалуйста, заходите! – Полина Александровна раскрыла дверь комнаты.
«Странный зубоврачебный кабинет», – подумал я, входя.
Комната была сплошь заставлена старинными шкафчиками со множеством ящиков и ящичков, низенькими креслами, столиками с бесконечными безделушками. На стенах без всякого порядка висели гравюры и репродукции старинных картин, изображавших радостный семейный уют. Картины были в почерневших от времени золоченых рамах с отбитыми краями. У окна стояло зубоврачебное кресло, сиденье и подголовник которого были обиты малиновым бархатом, сильно потертым.
Все носило следы старины, некоторой дряхлости, но нигде не было ни пылинки.
– Садитесь в кресло, – сказала Булай и подошла к умывальнику. Стала мыть руки.
– Полина Александровна, я не больной.
– Зачем же вы пришли?
– Чтобы поговорить о Думчеве.
– Сергее Сергеевиче? – переспросила она спокойно, тихо и как-то особенно светло. И при этом без всякого удивления.
В дверь слегка постучали, и в комнату вошла соседка.
– Полина Александровна, – спросила она, – вы не брали из кухни мою эмалированную кастрюлю?
– Нет, Авдотья Васильевна, не брала.
– Не брали? Ну и хорошо. Может, моя Зинуша припрятала. Потом ее спрошу. Спит она, сердечная, сейчас… Да, вот еще что я вам скажу: в том сундуке, что на кухне, мышь всю-то ноченьку скреблась. И теперь она, видно, там. Открыть бы, выгнать бы…
– Мышь? В моем сундуке, что с письмами?..
Булай вышла из комнаты.
Авдотья Васильевна осталась в комнате и заговорила:
– Боюсь я… Того боюсь, что, верно, не в своем уме моя соседка. Зинуша моя с поездом на целые недели уезжает. Во всей квартире остаюсь я одна с Полиной Александровной.