Синие стрекозы Вавилона. Елена Хаецкая
засмеялась.
– Что, на плечи к тебе влезть?
– Нет… – Он заметно покраснел. – Я тебя так… на руках понесу. Ты за шею держись.
Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел.
У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась.
– Что люди подумают? – выговорила она наконец.
– Что я тебя люблю, – пропыхтел он.
Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями.
– А если кто-нибудь из знакомых увидит? – мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам.
– Не ерзай, – попросил он. – Ты все-таки не худенькая.
В конце концов, пифии положено быть со странностями…
Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф… Ну, выбрала… Долго, небось, выбирала… Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку.
О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники – сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же…) И как на руках нес – ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, – он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая… На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!..
Да только, похоже, не глядел на них никто.
А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая…
Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги.
– Передохну, а? – сказал он виновато.
А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла – глаза, очки, улыбка.
Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию.
Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло.
Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: «Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а… дуррраки обба-а…»
Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они размокнули объятия.
Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки.
– Ты что? – вскрикнул Бэда. – Они же дорогущие!..
– Дороже тебя, – подтвердила Пиф. – Ты всего пятьдесят стоил, а они – пятьдесят пять…
Им это показалось так смешно, что они прыснули.
– Я никогда не была так счастлива, – говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была – босая, с сосульками мокрых волос. – Никогда, Гедда!..
Гедда улыбалась.
– У тебя какие-то синие пятна на платье, – сказала она вдруг.
–