Насильники (Лентяй). Алексей Толстой
лошади могли дернуть и расшибить меня, как тыкву.
Никитай. Не дернули же. (Уходит.)
Нил. Вы сухонькая, Марья Уваровна, капельки не попало, дозвольте репейничек снять.
Квашнева. А ты, чучело, сударь мой, передай своему Клавдию Петровичу: на него в суд подам за негодные дороги…
Нил. Дождь один виноват, плюхал всю ночь, плюхал, Марья Уваровна…
Квашнева. Вот я тебе плюхну. Я тебе не Марья Уваровна. Да что ты стоишь? Беги, одна нога здесь, другая там, доложи барину, что сижу в его лесу на пне, как куча.
Нил. Лечу-с… (Повернулся, побежал.)
Квашнева (вдогонку). Народ гони с рычагами, коляску рукой не вызволить…
Нил (стал). А я старался, грибков для вас посбирал, все думаю – уж чем угодить Марье Уваровне… (Убегает.)
Квашнева. Вот так пассаж! Чинили, чинили коляску, а теперь опять чини. Софья, не сиди на голой земле, подстели ватерпруф.
Сонечка слушается.
И вам, сударыня, хоть и не знаю имени-отечества, а не советую. У нас помещица одна, Собакина, села на холодную землю и простудилась…
Нина. На мне теплая юбка, ничего…
Квашнева. Мошенники эти кучера, нарочно норовят залезть куда-нибудь погаже, в болото.
Сонечка. Воображаю, мама, Клавдий Петрович как засуетится. Ну, чтобы если приехали просто, а вы все сердитесь.
Квашнева. Она у меня дурочка… Замуж ее отдаю за Коровина. Но до чего неповоротлива! Я за нее расшибаюсь, она же вот, как сейчас, – каменная, нос этот у нее кверху…
Сонечка. Заладили свое при посторонних.
Нина. Скажите, где застраховано это имение?
Квашнева. Не здешняя вы?
Нина. Нет, проездом.
Квашнева. Ну, то-то. Сколько я крови через его страховку испортила – сказать трудно, нигде не застраховано – вот и все. На что глухой наш уезд, а даже мужик последний от огня в сохранности, кроме Клавдия Петровича, подите с ним поговорите…
Нина. Вот и прекрасно, очень кстати…
Квашнева. Да… Ну да… (Помолчав.) Что кстати-то?
Нина. Это меня очень устраивает.
Квашнева. Устраивает; конечно, не пешком же вам за собой чемодан таскать… Клавдий Петрович тарантас одолжит с удовольствием.
Нина. Именье огромное, я слыхала, должно быть, Коровин прекрасный хозяин.
Квашнева. Да уж такой хозяин… По правде скажу – все мы живем с прохладцей, не торопясь, не как в других уездах; там и фабрики, телефоны, и не разберешь – помещик это или жулик. Слава Богу, телефона у нас нет и в помине. Как можно с человеком говорить и рукой его нельзя достать, ведь он тебе в трубку такое брякнет – поди потом судись!
Сонечка. Что это вы, мама.
Квашнева. Говорю, значит знаю, не перебивай. Живем тихо, ну, а уж на Клавдия Петровича плюнешь иногда, до чего увалень.
Нина. А что?
Квашнева. Нельзя сказать, чтобы ленив, а необыкновенный увалень. В поле ему ехать – дрожки эти с утра до ночи у крыльца стоят, а он лежит на диване, переворачивается.
Сонечка.