Малые святцы. Василий Аксёнов
ветхая. Да и больная: как клёш её запрошлым летом укусил, так и слегла она. Дерьгат теперь её и клонит. Ту я давно уже не видел.
Поздоровалась Анна Григорьевна. Заулыбалась ровными и белыми зубами. Лет пятидесяти. Миловидная. В маленьких чёрных валенках, в коричневой дублёнке. «В ладных катанках и в буром полушубке», – так бы сказал отец, если бы видел. В шапке собольей. Как боярыня.
«Лиса Патрикеевна, – говорит про неё отец. – Настояшшая. Хвост распушила, завиляла им, как помелом, перед тобой, дак знай, понадобилось чё-то от тебя ей… И слова просто так не скажет – с целью».
«Ну, нам с тобой, к примеру, ничё худого она ещё пока не делала, – отвечает ему на это мама. – А забегат ещё вон и проведует».
«Да чё, что не делала, – говорит отец. – Всё равно хитрая… Лихва да лесть отяпе в честь. А проведует, дак у неё обязанность такая, ей за это, поди, платят».
«Может, и платят, да идь не ко всем же вот она заходит… Хитрая-то хитрая, конечно, – соглашается и мама. – Чего-чего, а этого-то у неё уж не отымешь. Ну а иной простой, да хуже хитрого».
– Ох, как тепло у вас, уютно, – говорит Анна Григорьевна.
– Да печка русская с утра топилась, – говорит мама, будто оправдывается, – и натопилось… Это какими ж к нам судьбами?
Анна Григорьевна приезжая, по матери цыганка, по отцу даурская казачка, попала сюда по распределению после окончания медицинского училища в Исленьске. Вышла замуж тут за местного парня, родного племянника Василия Серафимовича Плетикова, Колю Билибина. У них трое взрослых уже детей, сын и две дочери, и все они учительствуют в разных школах в Елисейске, иногда съезжаются к родителям на выходные. Сын быковатый, а дочери кичливые, с односельчанами не здороваются, проходят мимо них, носом бороздя по небу, а совестью – по земле, – для простосердечных и общительных яланцев это дико. Сидят они, Билибины, в доме всегда, и днём и ночью, на заложке – чудно это для яланцев, которые, куда-то уходя, иной раз и избу на замок не закрывают. По ограде у Билибиных, гремя, как каторжник, цепью, мотается свирепая, как ордынец, овчарка – сунься, не разорвёт, но уж мотню располосует, это точно. Зовут их, Билибиных, в Ялани бирюками и говорят о них так: для себя только живут, мол, люди, нерадушные, гонористые.
– У соседей была ваших, – говорит Анна Григорьевна. – Оказалась в этом околотке, так и к вам решила заскочить вот.
– Ну и слава Богу, – говорит мама. – Давно уж не заглядывала. Проходи, садись… на стул эвот. – А чё там, – спрашивает, – у соседей-то?
Прошла Анна Григорьевна неторопно, интеллигентно присела на предложенный ей мамой стул, полы дублёнки на коленях поправила несуетливо. Улыбается светло нам всем по очереди – и мне, и маме, и отцу – будто узреет тот её улыбку, ну и – печке, коли уж речь и той коснулась.
– Да Катерину еле отходила… Луша-немуша за мной прибежала, намаячила в окно мне… Зашла зачем-то к ним и видит, что той плохо, – говорит Анна Григорьевна. – Толя спит, и не разбудишь…