Дорога в снегопад. Антон Уткин
Голубятня принадлежала некоему дяде Саше, и Антон водил с ним знакомство. Дядя Саша, а фамилию его, наверное, знали только в ЖЭКе, в каком-то смысле являлся символом района, причем бессменным. Кончины дяди Саши ждали каждый год еще с Московской Олимпиады, и каждый год ожидания летели прахом. Проходили лета, сменяли друг друга политические эпохи, умирали генеральные секретари и избирались демократические президенты, а дядя Саша поживал себе, и историческое время смыкалось над ним, точно кроны сосен, осенявших его голубятню. Как он в нем ориентировался, было непонятно. Спроси его, пожалуй, при каком строе он живет, такой вопрос поставил бы его в тупик, правда, затруднились бы на него ответить и сами создатели этого строя. Он просто жил, и жизнь его являла собой одну из тех апорий, которыми мир показывает людскому разуму тщету его усилий разгадать мирские тайны и промыслы.
Зато уж напитки, которыми последние шесть десятков лет радовал граждан отечественный пищепром, дядя Саша знал наперечет – от «Золотой осени» и портвейна «Агдам» до последних разработок в этой увлекательной сфере.
Голубятня представляла собой сооружение из металлических листов сложноподчиненной и трудноопределимой формы. Стены ее, выкрашенные непременной зеленой краской, украшали нанесенные посредством трафарета белые целующиеся голубки. Облик самого дяди Саши как нельзя лучше отвечал его занятиям. Это был крупный мужчина с кирпично-красным лицом, изборожденным морщинами, которых от года к году становилось все больше. Цвет его никогда не менялся, а сомнений относительно того, что именно придает дяди-Сашиному лицу подобный оттенок, и быть не могло, вот почему его-то и не считали за жильца. На руках его пестрели какие-то полустертые временем татуировки, свидетельствовавшие за то, что в молодые годы дядя Саша испытал бурю и натиск жизни.
Рядом с голубятней был устроен стол и вокруг него вкопаны лавки, на которых, главным образом, в подходящие времена года и проходила жизнь дяди Саши и его друзей. Этот стол иногда – раз в три года – разоряли милицейские наряды, но он тут же возрождался и снова служил как будто кораблем, на котором плыть по житейскому морю было всегда одинаково безопасно. С раннего утра к столу брели алкоголики, жившие в окрестных домах, и до обеда, когда выпитое влекло их к домашнему сну, меж сосен золотых работал своеобразный клуб под открытым небом. Время тут, в ласковой солнечной тени приветливых душистых деревьев, текло безмятежно. Дядя Саша потерял счет, сколько из его команды за годы владения им голубятней уже списались и окончательно сошли на берег, вернее, в него зарылись, но сам он, как и положено капитану, рассчитывал покинуть свой мостик последним. Однако и дружина его не переводилась, являя собой как бы воинскую часть, постоянно находящуюся в смертельном огне, несущую потери и так же постоянно получающую подкрепления из запасных подразделений прочно налаженного тыла.
Сейчас Антон, наверное, был одним из немногих, кого дядя Саша идентифицировал и знал по имени, а не в лицо, как остальных. Их дружба началась давным-давно,