Пропасть глубиною в жизнь. Анатолий Косоговский
праздники, вместе провожали в последний путь ушед-ших в царствие небесное, вместе оплакивали погибших на войне, вместе трудились.
Дефицит мужской половины руднян обнаружился довольно скоро. И не только потому, что для восстановления отощавшего хозяйства очень понадобились мужские руки, но и потому, что война, как ни пыталась, не смогла убить в людях те извечные чувства, данные Господом, которые притягивают друг к другу мужчину и женщину, заставляют их любить, растить потомство.
Несколько лет после возвращения с войны Фрол умышленно старался уходить от всего этого, ища отдушину в труде. Где-то в глубине души ощущая страшную занозу душевной болезни, неполноценности, которая нет-нет, а когда-нибудь возьмет да и уколет его в самое сердце, он подавлял в себе зов природы, все, что так упрямо рвалось наружу.
Рвалось-рвалось, да и вырвалось. Вырвалось благодаря местной солдатке Настасье, так и не дождавшейся с войны своего муженька, с которым и пожить-то не удалось, как следует. Какой-нибудь месяц-два до того, как кривая телега, запряженная парой лошадей, в сорок первом увезла его и еще четверых односельчан в неизвестность.
Настасья была двумя годами старше Фрола. Бойкая и напористая, она, можно сказать, сама себя выдала за него замуж. А что? Характерами сошлись. И мужчина в доме, и хозяин во дворе. Тем более, что, с ранних лет оставшись сиротой, привыкла сама принимать решения.
Поженились они в сорок восьмом. Фрол принял такой поворот судьбы безропотно, как-то тихо и спокойно, будто бы боясь спугнуть удачу, осчастливившую его. Был он в семейной жизни уступчив, никогда не порывался отвечать грубостью на случавшиеся порой упреки жены, в основном, касавшиеся его безотказности и бескорыстности, и даже мысли не мог допустить, чтоб ударить или хоть как-то обидеть Настасью. Получая несколько десятков рублей за инвалидность, он так и не пошел работать в колхоз, а по-прежнему мастерил, причем год от году кружева на деревенских домах становились все изящнее и изысканнее. Настасья же каждый день бежала на ферму, где работала дояркой и откуда тайком всегда могла принести литр-другой молока, чтобы угостить мужа.
Все в их семье ладилось на зависть многим односельчанкам, некогда отговаривавшим подругу от столь рискованного брака. Дошло и до пересудов да злых словечек. Частенько, бывало, слышала она за спиной всякие небылицы про своего мужа. На первых порах порывалась разбираться со сплетницами, а потом успокоилась: пускай себе языки чешут, ей от того не убудет.
Одного лишь утешения не дождались за долгие годы: не дал Бог ребеночка. Так и состарились вдвоем в своем уютном гнездышке, разукрашенном золотыми руками Фрола, отпустившего, казалось, на все четыре стороны воспоминания и о войне, и о своей страшной душевной ноше.
Да война вот не отпустила. В конце семидесятых принялся Фрол беседку во дворе мастерить. Уж как он ее вымерял, как лелеял, словно родимое дитятко. Каждую дощечку чуть ли не до миллиметра подгонял, каждый узор поигривее завивал. Вырастала