Сикарио. Альберто Васкес-Фигероа
порвут задницу?
А это означает, что её могут изодрать настолько, что всю оставшуюся жизнь вы не сможете терпеть и будете все время гадить на себя.
Абигаил Анайя знал про это, ему отец рассказал, и потому сама идея покинуть хорошо изученный и полностью освоенный район его ужасала.
И не то чтобы мы были единственными «хозяевами» этого района. Нет. Другие нищие заходили сюда также. Заходили и уходили. Но постоянно здесь обитали еще две группы: одна из них жила у ворот Площади де Торос, а другая состояла из двух девчонок и одного пацана, с кем мы постоянно дрались по воскресеньям около «Старого Дома».
Абигаил Анайя, хоть и не был самым старшим, но был более сообразительным, и как-то умудрился примирить и объединить всех, после чего нас стало уже одиннадцать.
– Либо мы держимся вместе, либо нам конец… – сказал он. – Потому что здесь уже рыщут два козла «чолос» и каждый из них на целую голову выше любого из нас, а они, что ястребы, если появится один, то оглянуться не успеешь, как налетят другие.
– А они сильные.
– И их двое.
– Очень сильные. Сильнее нас.
– Но их всего двое. И, к тому же, они не разговаривают друг с другом. Ходят раздельно. Один из них из Бойяка, а другой из Толима, а это люди, которые настолько терпеть не могут друг друга, что и страх перед голодом не может заставить их сблизиться.
На вид им было лет пятнадцать, или около того. По улицам они ходили с таким видом, словно готовились к прыжку, взгляд какой-то скользящий, глазки постоянно бегающие из стороны в сторону, выискивающие жертву – всё это создавало малоприятное впечатление. Особенно тот, что был родом из Толима. Здоровенный детина, с плечами как у «чиркалеро». Должно быть, неплохо питался в лучшие времена.
Эти «чиркалерос» зарабатывают себе на жизнь изготовляя кирпичи, перетаскивая их на себе с места на место. Работа тяжелая. И если от напряжения спина у такого парня не ломалась, то со временем ребята набирали такую силу, что с одного удара могли проломить голову.
И тот тип, безо всяких сомнений, был очень опасен для нас, тем более, что все мы ростом не доходили ему до груди, да и в годах уступали, а потому у Абигаил Анайя было предостаточно причин сделать все возможное, чтобы мы объединились, иначе… всем пришлось бы уйти.
И вдруг до нас дошло, если раньше мы считали, что у нас ничего не было, то теперь так выходило, что нам придется защищать небольшой кусочек города, не шире четырех улиц, с помойными баками, с отхожими местами, с милостынею, которую мы получали от прохожих… защищать наши уже помойные баки, нашу милостыню и наш кусок города.
И Абигаил Анайя начал убеждать нас, говорил он чисто ангельским голосом.
В тот день он пришел к нам без своего привычного желтого дождевика, босой, грязный и лохматый, словно не мылся с самого рождения и голос у него изменился тогда, говорил он не так, как обращался к туристам или общался с хозяином лавки, показывая ему липовый список покупок, за которыми его якобы послала «мама»,