Бриг «Артемида». Владислав Крапивин
звон колокола. Каждые полчаса вахтенный отбивал склянки. Сверкающий колокол с надписью «Артемида» висел над форштевнем. В его язык был ввязан короткий плетеный конец – рында-булинь. Впрочем, отсюда, сверху, его было не видать.
Редкие облака в голубизне были похожи на клочки белой кудели. Солнце горячо светило в левую щеку. Ветер остужал эту горячесть и взъерошивал растрепанные локоны, прижимал к животу подол широкой холщовой рубашки.
От рыма пахло нагретой медью. От стеньги – сухим деревом и лаком. Это было похоже на запах «волшебного фонаря». У того ящика медью пахло боковое колесо для поворота стеклянных картинок, а горячим лакированным деревом – согретые лампой стенки. Где это все теперь? Полутемная комната, притихшие девочки, проблеск месяца в щели ставен, лопотание Лизаветы-красавицы на коленях тетечки Полины, голос Арины из кухни: «Ужинать-то скоро ли будете, люди добрые?..»
Господи, где это все теперь? И есть ли оно на самом деле? Или, по правде, ничего нету, кроме этой всеохватывающей синевы, которая называется Атлантика?
2
Как вообще все это могло приключиться с мальчиком Гришей Булатовым из далекого от всех морей города Турени?
А вот так приключилось… Вскоре после того вечера, когда появился «волшебный фонарь», пришло из Петербурга письмо от дядюшки четырех сестер Максаровых. То есть от родного брата их покойной маменьки, Николая Константиновича Гарцунова. Письмо было неожиданностью. Гарцуновы писали крайне редко, а чтобы вот так подробно, на нескольких листах – такого никогда не бывало. Дядечка и тетечка долго обсуждали это послание. От детей секрета не делали, и потому сестрам и Грише стали известны подробности. Николай Константинович писал с неожиданной душевностью, что прежние размолвки были досадными и ненужными. Что «порождены они нелепыми предрассудками», которые непонятно зачем разделили людей, связанных родственными нитями. Годы идут, возраст уже немолодой, и все яснее делается понимание прошлых заблуждений. Досадно, что он, моряк, побывавший в разных странах света, не был ни разу в российском городе, где жила свои последние годы его любимая сестра, не посетил ее могилу и незнаком со своими четырьмя племянницами. Если бы, писал морской капитан Гарцунов, Платон Филиппович и его супруга Полина Федоровна проявили краткое гостеприимство и позволили ему появиться у них на несколько дней, он был бы им душевно благодарен. Тем более что весной он, командир специального судна, отправляется в ответственное плавание, и, когда получит новую возможность для приезда, сказать пока невозможно.
Ни Платон Филиппович, ни Полина Федоровна не видели никаких препятствий для такого визита. Напротив! Давняя размолвка между Гарцуновыми и Максаровыми всегда была темным облачком над жизнью Платона Филипповича (а значит, и над жизнью всего семейства) – даже после кончины Елены Константиновны. Девочки не раз шепотом беседовали о своих столичных родственниках (вслух говорить про это было