По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову. Николай Гарин-Михайловский

      – Магазины эти только для виду; главная же торговля здесь тайным золотом.

      Это тайное золото, промываемое хищниками. Золото в этом крае везде, а с ним везде и воровство, и грабеж, и убийство, и тайная торговля этим золотом.

      Оно сбывается в Китай. Сколько его сбывается – неизвестно, но вот факты, по которым можно кое-что сообразить.

      Из Маньчжурии в Китай официально (помимо, следовательно, наворованного китайскими чиновниками и хищнического добывания, – оно существует и там) ежегодно идет до четырехсот пудов золота[2]. Частная разработка золота до последних дней не разрешалась в Маньчжурии. На казенных приисках добыча его ничтожна.

      Путешественники по Маньчжурии (Стрельбицкий и другие) удостоверяют, что хищническая добыча там ничтожна и едва оправдывает нищенское существование искателей. Откуда же эти четыреста пудов на сумму до восьми миллионов рублей?

      Непричастные здесь к делу люди того мнения, что это наше золото. Если к этому прибавить до пяти миллионов официальных, которые составляют излишек в нашей торговле по амурской границе с Китаем, в пользу Китая, то очевидно, что, пока мы заберем еще китайцев в руки, они во всех отношениях хорошо от нас пользуются.

      Город Кяхта, половина которого русская, а другая китайская, несмотря на барьеры, бойко и легко торгует этим запрещенным товаром. Как анекдот, рассказывают, что там устроены даже особые кареты китайцами, в которых купцы их возят к себе в гости русских чиновников, и в этих же каретах едет в Китай золото, а из Китая шелк, или переносят ночью, перебегают и днем, рискуя выстрелами даже.

      Чтобы кончить с проеханным путем, два слова о Нерчинске. Утром, часов в восемь, мы подъехали к реке Нерче. Все еще было окутано серым, как солдатское сукно, туманом. Едва виднеется тот берег – пустынный, голый, неуютный, такой же, как и вся природа здесь.

      Этот же берег крутой, скалистый. Молча, угрюмо, торопливо и озабоченно убегают волны реки мелкими струйками, обгоняя друг друга.

      Холодно и неуютно.

      Встают фигуры декабристов.

      Они тоже переплывали эту реку, сидели, как и мы, на пароме, смотрели в воду и думали свою думу.

      Вот и другой берег; пологой степью исчезает в тумане даль…

      В этом тумане, там где-то, Нерчинск.

      По этой степи шагали они, и в мертвой тишине точно слышишь лязг их цепей.

      Может быть, будь здесь жилье, не так вспоминалось бы, но это безмолвие и одиночество сильнее сохраняет память о них.

      Самый Нерчинск поражает тем, что среди серых, бедной архитектуры домиков, вдруг вырастает какой-то белый оригинальный дворец в средневековом стиле, с громадным двором, обнесенным красивой решеткой.

      Тюрьма? Нет, здания какого-то купца. Здания, которые украсили бы и столицу.

      Бедный купец, впрочем, уже разорился, и здания эти приобретает тюремное ведомство.