Фонарик Лилька. Юлия Кузнецова

      В подъезде, который оказался у нас один на двоих, меня ждал сюрприз: желудок не свернулся в трубочку, в ушах не застучало, как бывало всегда, когда тяжелая железная дверь бабахала за моей спиной и я замирала, прислушиваясь, – есть ли кто возле лифта, есть ли кто в лифте? Если есть, то пойду по лестнице, но вдруг кто-то есть на лестнице?

      Я не врала Лиле: я и правда не люблю подъезды. Так что сейчас испытала даже что-то вроде благодарности. Лилька, конечно, была худенькая, как из веревочек, и ждать от нее, что она выхватит из-за пояса фракийский кривой меч и зарубит воображаемого врага, не приходилось. Но все равно: ничего не свернулось и нигде не застучало.

      «Однако это не повод позволять ей садиться мне на шею», – напомнила я себе.

      Шагнув в лифт, она быстро стащила варежку и протянула руку к кнопке лифта, наверное стараясь опередить меня.

      – У меня – последний, – зевнув, произнесла я.

      – У меня тоже последний, – сказала она и все-таки опередила меня, нажав.

      Я пожала плечами: к себе я возвращалась только поспать и поесть, поэтому соседей не разглядывала. Тем более детей.

      Лиля тем временем гладила тонкими покрасневшими пальцами кнопки лифта. Нам недавно поменяли, поставили на место старых – с точечками, шрифтом Брайля.

      Мы вышли из лифта, я нащупала в кармане ключ. Лиля двинулась наверх.

      – Эй, – сказала я, – ты далеко собралась? Там чердак, по-моему.

      – Ага, – откликнулась она, не оборачиваясь.

      – И дверь.

      – Я знаю, спасибо, – мягко сказала она, добравшись до зеленой решетки, покрытой пылью и обрывками каких-то бумажек. – Просто если вот тут нажать, она открывается…

      – А там что?

      – Там небольшая комната. Ну такая, как кладовка.

      – Грязная?

      – Грязная, – согласилась она. – Там еще мусор всякий валяется.

      – Зачем тебе туда?

      – Там можно отсидеться… – вздохнула она. – Мне надо недолго, всего полчасика.

      – Ффу ты, – в сердцах сказала я, – ладно! Всё! Спускайся.

      Она развернулась и сбежала ко мне. Все лицо, даже ямочки на щеках, сияли.

      – Правда? Правда? Я ненадолго. Я только позвоню маме, чтобы не волновалась, и немножко посижу. Спасибо вам большое!

      Я молча отперла дверь.

      У меня уже склеивались глаза, и мучительная мысль, что все теперь кончилось и надо привыкать к тому, что Серёня не поедет со мной к маме в Пушкино в субботу, не давала мне покоя, поэтому Лиля вызывала раздражение.

      – Давай только быстрее, – предупредила я, распахивая дверь квартиры, которую никогда не называю своей. – И потише в коридоре: баба Клава спит.

      Квартирную хозяйку звали как-то по-другому, но в глаза я ее называла просто «вы», а за глаза – «бабой Клавой», потому что это имя подходило к ее цветастому халату, перевязанному тонким поясом, и черным войлочным ботинкам-прощайкам, в которых она ходила за молоком в «Пятерочку».

      Молока