Цвет жизни. Джоди Пиколт

      – Мы хотим, чтобы вернулась другая медсестра, – говорю я Мэри, или Марии, или как там зовут дежурную медсестру. – Та, которая была здесь прошлой ночью.

      Она просит черную медсестру уйти, и мы остаемся одни. Я уже опустил рукава рубашки, но ее глаза все еще косятся на мои предплечья.

      – Могу вас заверить, Рут проработала у нас больше двадцати лет… – начинает она.

      – Я думаю, мы все понимаем, что я возражаю не против ее опыта, – отвечаю я.

      – Мы не можем удалить работника из отделения из-за национальной принадлежности. Это дискриминация.

      – А если бы я попросил акушерку-женщину вместо мужчины? Это вы спокойно допускаете?

      – Это другое дело, – говорит медсестра.

      – В чем же разница? – спрашиваю я. – Насколько я могу судить, вы занимаетесь обслуживанием клиентов, а я клиент. И вы должны делать все для удобства своих клиентов. – Я с глубоким вздохом встаю, специально чтобы возвышаться над ней. – Даже не представляю себе, как расстроятся остальные матери и отцы, которые есть здесь, когда… ну, знаете… начнется шум. Если вместо милого, спокойного разговора нам придется повышать голос. Если другие пациенты начнут думать, что и на их права вы тоже наплюете.

      Медсестра поджала губы:

      – Вы мне угрожаете, мистер Бауэр?

      – Не думаю, что в этом есть необходимость, – отвечаю я. – А вы как считаете?

      У ненависти есть своя иерархия, и у каждого она имеет свою форму. Лично я ненавижу латиносов больше, чем азиатов, а евреев – больше, чем латиносов. На самом верху этой диаграммы презрения находятся черные. Но даже больше, чем любую из этих групп, я не могу терпеть Белых антирасистов. Потому что они – предатели.

      Мгновение я выжидаю, пытаясь понять, не является ли Мэри одной из них.

      У нее на шее дергается жилка.

      – Я уверена, мы сможем найти взаимоприемлемое решение, – бормочет она. – Я приложу записку к медицинской карточке Дэвиса с вашими… пожеланиями.

      – По-моему, хороший план, – отвечаю я.

      Когда она, недовольная, выходит из палаты, Брит смеется:

      – Милый, в гневе ты прекрасен. Но, знаешь, теперь они будут плевать в тарелку, перед тем как кормить меня.

      Я беру Дэвиса на руки. Он такой маленький, не длиннее моего предплечья.

      – Я буду приносить тебе вафли из дома, – говорю я Брит. Потом прикасаюсь губами ко лбу моего сына и шепотом произношу слова, не предназначенные ни для кого, кроме нас двоих: – А тебя, – обещаю я, – тебя я буду защищать до конца своих дней.