Лихо ветреное. Ирина Волчок
бар зайду, у меня там на целый пакет всякого добра набралось. От лысого Кеши на двести, от двух случайных старичков почти на полторы и от Толь Толича две коробки конфет. Представляешь?
– Нормально, – сказал Андрюша таким тоном, будто хотел утешить. – Все нормально, Зой, не бери в голову. Они что – последнее отдают? Все равно пропьют или в карты продуют. А тебе на дело… Ладно, я пошел, сейчас принесу…
– Плащ захвати, – чуть громче сказала Зоя. – Он в приемной, у Катьки в шкафу.
Андрюша что-то неразборчиво ответил издалека, Павел понял, что Зоя за дверью осталась одна, и, совершенно не представляя, зачем он это делает, шагнул к этой двери, взялся за ручку и почти уже потянул ее на себя, но тут услышал тихое яростное бормотанье Зои:
– Гады. Мерзавцы. Подонки. Пьянь подлая. Сволочь бессовестная.
Он замер, невольно улыбаясь ее по-детски сердитому тону и машинально отмечая, что выбор ругательств у нее, как ни странно, довольно ограниченный. При такой-то профессии могла бы, наверное, чему-нибудь и покрепче выучиться. Галина, например, всю жизнь в издательствах проторчала, а матюгалась, как пьяный сантехник.
– Гадость гадкая! – в последний раз донеслось из-за двери с выражением усталого отвращения, и дверь резко распахнулась, едва не стукнув его по лбу – он едва успел отступить.
Зоя остановилась на пороге, растерянно глядя на Павла. И он глядел на нее – прямо в ее сердитые заплаканные глаза, обведенные серой тенью не до конца стертой расплывшейся косметики. Густо намазанные ресницы слиплись от недавних слез, а уголки ярко накрашенного рта были скорбно опущены – почти детское выражение горькой обиды. Одной рукой Зоя терла бедро над коленом, а другой – небрежно выдирала из прически красные растрепанные цветы.
– Что? – помолчав, спросила она совершенно спокойным, даже приветливым тоном. И улыбнулась от уха до уха. – Что случилось… э-э-э… Павел? Анечка не захотела молочный коктейль делать? Ай-ай-ай… А вот мы сейчас ее попросим как следует!
Опять она черт-те что из себя изображает. Зачем, спрашивается? Ведь только что плакала.
– Кто вас обидел? – ляпнул он, не успев подумать.
На миг в ее глазах мелькнула растерянность, почти испуг, а потом она зажмурилась, запрокинула голову и заливисто захохотала, закрывая лицо руками, приседая, раскачиваясь и с трудом вскрикивая сквозь хохот:
– Ой, не могу! Меня – обидели? Ой, умру сейчас… Обидели?! Меня! Ой, кому сказать – не поверят!
Это было сделано очень натурально. Однако – сделано. Люди, которым весело, в жизни так не смеются. Так смеются на сцене хорошие актеры – очень красиво, очень заразительно, так, чтобы зрители поверили. Павел никогда не любил театр.
Он минуту молча смотрел, как она хохочет, а потом опустил глаза, потому что больше не мог на это смотреть… И тут же увидел жуткий багровый синяк, светящийся сквозь драный черный ажур колготок. Вот черт. Скотина. Ублюдок. Если Андрюша с наивными глазами не поломает этому подонку грабли, он, Павел, сам этим займется.
Зоя быстро