Великая война. 1914 г. (сборник). Сергей Базанов
что здесь говорят и думают лишь о войне. Но говорят не так, как там, в России – пустозвонно и красиво, а нервно, лихорадочно. То падая духом от услышанного из уст раненого враля-солдатишки известия, что «все, весь полк побит, и наши ушли, а австрияк ломит», то радуясь и хохоча при таком же не проверенном слухе о «взятых вчера в плен семидесяти пушках, отбитых у австрийцев». А где отбиты эти пушки? Спросите-ка его! Он пожмет недовольно плечом:
– Не все ли равно, где! Важно, что отбиты!
А через час он ходит с загробным видом. Вернувшиеся на ремонтном паровозе из-под Львова рабочие уверили его, что «нас окружают». Кто, где, чем и зачем? Не важно! Окружают, одним словом, и он мрачен как ночь и еще более всех нервирует.
Так нервно, то запуганно, то ликующе живет периферия страны.
А здесь, в завоеванном краю? Слишком тяжело отозвалась война на его населении, и много труда и братской помощи надобно, чтоб восстановить этот голый раззор повсюду. Вот все, что можно сказать.
Ну, и настроение в pendant к действительности не из приятных у бедняков-русин и прочих славян. Львов мне не удалось осмотреть как следует…
Город – по образцу европейских. Серый камень повсюду. Средневековье наложило на него свой неизгладимый отпечаток узостью некоторых улиц и несколькими реликвиями не наших времен. В остальном – полунемецкая, полупольская, но современная физиономия. Все неслужащее население, особенно еврейское, осталось тут. Но преобладают женщины, дети и масса школьников. На крупных перекрестках стоят наши бравые стражники. На менее бойких – милиционеры из местных граждан с сине-красными повязками на рукавах пальто-cloche и в лощеных цилиндрах. Много приехавшего и проезжего народа. Ходят воинственные на вид «добровольцы». Щеголяют всем новеньким какие-то выхоленные и с алчными бегающими глазами господа с красными крестиками на фуражках, вооруженные зачем-то с ног до головы и, очевидно, для шику, в шпорах и с хлыстами. А погон нет. Но, слава Богу, здесь, во Львове, железная дисциплина, и темным и полутемным господам не дают особенно-то здесь засиживаться, а то (это видно по их глазам) их аппетиты и нравы превратили бы Львов во второй Харбин с его шальной тыловой жизнью, грязной и распущенной. В городе осталась масса жен австрийских чиновников и офицеров. Жалованья они, конечно, ниоткуда не получают, а жить должны чем-нибудь. Этим, наверное, объясняется почти поголовная проституция всего женского населения во Львове. И даже потертые в приключениях на Невских берегах Дон-Жуаны конфузятся, когда получают призывный и несмелый толчок локтем от строгой и печальной на вид дамы, по костюму и его элегантности, видимо, из общества…
Что делать? Война! Этим все сказано и оправдано. Позор многих. Слава многих. И смерть очень и очень многих!
До девяти часов вечера движение на улицах не уступает Кузнецкому Мосту или Тверской. Но зато в десятом – гробовое молчание на улицах, видевших семь веков, пугает. И эти старинные дворцы, эти средневековые еще костелы и каменно-плитные площади пред ними, и эта тишина, нарушаемая