Поющие люди. Александр Образцов
меня не было его в семье, где я жил в привычном мире внутренней жизни и наблюдениях за родителями и братом и сестрой. Я никогда ни с кем не делился своим и не спрашивал про чужое. Но я их любил совсем по-взрослому: прощая слабости и ценя родство.
В школе я наслаждался анонимностью и возможностью наблюдать. Очень не любил быть предметом внимания у доски. Вообще не любил, когда меня выделяли и рассматривали. Видимо, подозревал у всех такой же талант проникновения в чужую сущность. К тому же был влюблен со второго по седьмой класс в Галю Гордейко.
В Ленинграде – пик притворства. На факультете люди были ловкие, бесцеремонные. В общежитии вообще было не скрыться. Поэтому армия подарила мне наслаждение полного, безраздельного общения с самим собой.
Это продолжилось в Метрострое. Отравляло жизнь только накатывание возраста: мне хотелось столетия страстно ждать воплощения воображаемых близостей, практически чистых.
Дальше уже пошли подмены – произносимые слова, написанные забавы.
Нет, ребята, всё не так. Всё не так, ребята…
Бывало, перетерпишь всё, перемолчишь, перекантуешься и по ощущению понимаешь, что – всё, перевалили, сейчас будет заметно легче, а – не тут-то было, наваливает что-то совсем уже паскудное и оттуда, откуда ждать не мог, а конкретно – от Путина.
Если он лиговский бывший шкет, кем себя объявляет, пусть и до шестого класса – а до шестого класса вся жизнь уже решена – то, значит, лиговская шпана хуже всех в стране. Потому что шпана послевоенная скорей родню сдаст, чем Родину.
Повешены на нем были дела со стариками, инвалидами, малолетками. Казалось, что кроет он их от Лондона, чтоб беспредельщиком казаться, рваным по баблу. Что как Сусанин ведет западников в заповедные болота. Что целью всех запутал, кроме своей послевоенной шпаны.
И вдруг ударило нас в стране: всех он сдает по правде. Двор свой, школу, Лиговку, Питер, безногих и золотушных, старух и колхозников. Ему задание было: оставить 15 миллионов в обслуге. Он сказал «есть», бывший подполковник русской разведки, оборотень.
25 февраля 2008
Ни одного органа печати
Нет ни одного. Кто бы напечатал. Хотя бы строчку.
Итог размышлений:
Обращение.
Уважаемая редакция!
Я – председатель секции драматургии СПб отделения Союза писателей, член Союза писателей СССР с 1989 года. Не осталось ни одного органа печати, где можно было бы напечатать хотя бы строчку. Я бы сравнил ситуацию с самыми черными годами третьего рейха или самыми мрачными годами большевизма. Торжествует пошлость, она плодится. Фальсифицируется уже сам здравый смысл, как явление природы человека. С телеэкранов льется реклама в качестве рвотного, новые генсеки вылизываются, торжествуют подхалим и хам. Шлюха в шоколаде призывает к «государственному покаянию». Правящая банда питерских урчит от перенасыщения.
Приближается естественный этап всеобщего гнева. Вряд ли он примет цивилизованные формы октября 1917. Вряд ли удастся