Возвращение к Истине. Андрей Халов
сказал попавшему впросак дежурному, уходя из казармы:
– Видишь, сержант, девятерых нет!.. Утром доложишь комбату….
Утром «Вася» был вне себя от ярости. На его побледневшем от напряжения лице, едва заметно ходили желваки. Видно было, что он едва сдерживается:
– Будь моя воля, перестрелял бы вас всех, паразитов!..
Никто и не сомневался, что так бы оно и было.
Нас сняли с наряда и вместе с самовольщиками поставили перед строем дивизион.
– Вот, полюбуйтесь, маешь! – разгорячённо ходил к квадрате каре и говорил, показывая на нас, комдив. – Это, маешь, будущие лейтенанты, это, маешь, будущие офицеры, будущие командиры взводов, которые совсем скоро придут в войска, будут командовать, маешь, людьми и требовать от них, маешь, чтобы они им подчинялись!.. Вы меня, товарищи курсанты, стоящие здесь, в строю, извините, конечно, но я отвечу этим оболтусам коротко и просто, по-русски: хуй вам, ребята!..
Он остановился перед выведенными из строя и обвёл всех нас внимательным взглядом, но все опустили глаза вниз, и персональную жертву на этот раз командир дивизиона выбрать не смог, закончив обличительную красноречивую тираду на этот раз необычно быстро, прозаично и буднично:
– Позор, позор, маешь, таким курсантам!.. Они будут строго наказаны!.. Командиру батареи с сегодняшнего дня увольнения в батарее, маешь, прекратить!.. Я имею ввиду на ночь и в будничные дни, – тут же по строю батареи прокатился ропот возмущения и недовольства. – Да-да! – подтвердил он, словно отвечая на гул курсантских голосов. – А в субботние и выходные дни, ну, праздников у нас, вроде бы, не намечается, – но и на праздники тоже, – увольнения для вашей батареи, товарищ командир батареи, сокращаются до минимума…. Я потом сам скажу, сколько, маешь, человек можно будет отпускать. Вы поняли, товарищ командир батареи?
– Да, товарищ подполковник, – ответил старший лейтенант Скорняк.
– Вот, … очень хорошо. … Наряд, стоявший сегодня ночью и допустивший массовую самовольную отлучку, наказать, товарищ старший лейтенант, самым строгим образом. Ну и, соответственно, самое плохое распределение – им: вот этим девятерым и наряду!..
И вот мы уже стояли в канцелярии у командира батареи, понурив головы и слушая общую часть нотации. Слушать упрёки было неприятно, но главное ещё было впереди: комбат будет разговаривать с каждым отдельно, по очереди, и только ему скажет, какую меру наказания он к нему применит или придумает потом. И вот там-то держись!
Так и случилось. После общей нотации, старший лейтенант Скорняк выдворил нас из канцелярии в коридор, а затем по одному начал вызывать к себе.
Это была процедура, щекочущая нервишки. Каждый выходил оттуда молча, насупившись, и так же, ни с кем не желая разговаривать, избегая отвечать на вопросы ещё не искушённых, удалялся, а комбат, не давая никому опомниться, тут же вызывал следующего.
Настала и моя очередь.
Комбат сидел, устало развалившись на своём мягком стуле, протянув вперёд ноги, закинув одну руку за спинку сиденья, а второй держа дымящуюся сигарету. Весь вид его должен был внушать заходящему,