Вампир из заграницы. Томас Прест
дальней родственницей.
Хосе вел монаха до тех пор, пока не пришли на место, где был убит незнакомец. Его окровавленный труп лежал на прежнем месте.
– Вот, святой отец, тот самый подлый злодей, который заплатил за свое злодейство, а, возможно, и целую жизнь злодейства.
– Может, и так, сын мой. Вид у него такой, словно природа создавала его не в лучшем настроении. Но может быть и так, что он наложила его характер на такую внешность как предупреждение остальному человечеству.
– Скорее всего, так оно и было. Ну вы же видите, что он убит. Филаметта никогда не обретет покоя, пока над его телом всю ночь не будет молиться какой-нибудь святой человек. Вот что она от вас просит, святой отец. А теперь я оставлю вас заняться делом, прощаюсь с вами и желаю вам удачи и приятной ночи.
Глава III
Вахта возле мертвеца – Покойник оживает – Смертельная схватка и убийство монаха
Монах смотрел вслед Хосе несколько секунд, пока тот не скрылся из виду, и даже потом постоял некоторое время, уставившись ему вслед и словно погрузившись в размышления, позабыв о настоящем. Наконец он повернулся и уставился на хладный труп.
Тот лежал перед ним во всей своей отвратительности – и жуткой реальности. Шляпа с широкими полями свалилась при падении, открыв лицо мертвеца.
– Аве Мария! – пробормотал монах, перебирая четки. – Никогда еще не видел столь отталкивающее существо. Молю небеса о том, что он мог быть внутри красивее, чем снаружи, и что духовнее он был лучше, чем телесно. Хотел бы я поговорить с ним до того, как душа его отлетела, ибо меня одолевают дурные предчувствия насчет ее спасения – однако я не буду обвинять его в неизвестных грехах.
– А в этом, – пробормотал он после паузы, – воистину могло не быть необходимости, если взглянуть на его внешность и деяния – во всяком случае, единственное его деяине, о котором мне известно, под стать его внешности. Будь это иначе, я мог бы сильно усомниться в нем, но двух таких доказательств достаточно, чтобы проклясть даже лучшее человеческое существо во всем христианском мире.
Он снова помолчал, разглядывая лицо мертвеца, но явно не удовлетворился мыслью насчет успеха своей обязанности священника.
– Я охотнее помолился бы возле тела честного бедняка, – сказал он, всматриваясь в продолговатое и бледное лицо покойника, чьи свинцовые глаза, казалось, уставились на монаха. – Я куда охотнее увидел бы на его месте какой-нибудь ранний цветок, срезанный еще не распустившимся… тогда я смог бы рыдать и молиться за него. Но этот – увы! – не кто иной, как взрослое беззаконие, ибо ничем иным он быть не может.
Монад присел на ствол упавшего дерева.
– Увы, какой же я грешник, раз высказал такую мысль. Нет, я еще хуже, потому что такая мысль у меня вообще зародилась, а уж высказывать ее и вовсе было ужасно. Такая мысль отсекла бы самых достойных, вместо того, чтобы смотреть на уничтожение взрослого грешника во всей его гордости и моральном уродстве, которые развились до той степени, до какой это позволила божественная мудрость. Он наполнил