Она доведена до отчаяния. Уолли Лэмб
грохнулись об пол – так громко и неожиданно, что сердцу на секунду стало тесно в груди. Папа пошел за мамой в спальню.
На той неделе он уже принес от миссис Мэсикотт толстый альбом для рисования и коробку цветных карандашей «Крейола» в несколько ярусов. Открыв альбом на середине, я нарисовала лицо красавицы, сделав ей длинные загнутые ресницы, алую помаду, крашенные «жженой сиеной» волосы и корону. «Привет, – сказала мне красавица. – Меня зовут Пэгги, мой любимый цвет – фуксия».
– И никогда – никогда! – не смей мне указывать, что я могу и чего не могу говорить в собственном доме! – орал отец в спальне.
Мама плакала и извинялась.
Позже, когда отец грохнул дверью спальни, прошел мимо меня и уехал, мать долго лежала в ванне, когда мне уже давно пора было ложиться спать. Я пол-альбома изрисовала подробностями жизни Пэгги.
Обычно мать сразу меня прогоняла, если я заставала ее голой, но папин гнев сделал ее безучастной и отстраненной. Пепельница на краю ванны была полна окурков «Пэлл-Мэлл». Висевший в ванной густой дым колыхнулся, когда я вошла.
– Смотри, какая тетя, – сказала я. Мне хотелось утешить маму, но она похвалила рисунки, не взглянув.
– Папа злой? – спросила я.
Мать помолчала – я даже подумала, что она не слышала вопроса.
– Иногда, – ответила она наконец.
Ее груди показывались и вновь исчезали под слоем мыльной пены. У меня впервые появилась возможность их рассмотреть. Ее соски походили на шоколадные «Тутси роллс».
– Он злится, когда чувствует себя несчастным.
– А почему он чувствует себя несчастным?
– О… – произнесла мать. – Ты еще слишком маленькая, не поймешь.
Она резко повернулась ко мне и перехватила мой взгляд на ее блестящие, мокрые груди. Со всплеском прикрылась руками и снова стала моей мамой.
– А ну, шуруй отсюда, – сказала она. – Вовсе папа не злой, что ты выдумала?
Арендаторы миссис Мэсикотт платили ренту наличными, отсчитывая двадцатки в протянутую руку моего отца. В удачные субботы, когда кожаная, на молнии, сумка миссис Мэсикотт наполнялась деньгами, папа обращал внимание на меня. Ему нравилось, как я копирую телевизионную рекламу:
Я Чикита Банана, и я пришла сказать —
Бананам нужно правильно созревать.
Или:
Махни через Аме-ерику на своем «Шевроле»!
Америка – самая вели-икая страна!
Снова и снова я распевала рекламные ролики, которые папа любил больше всего. Иногда мы играли в «бешеные гонки» на извилистых дорогах, ведущих в Рыбачью бухту. Я сидела на заднем сиденье, изображая миссис Мэсикотт, и командовала отцу прибавить скорость.
– Ладно, мэм, вы готовы, мэм? Поехали! – Я хваталась за персиковую бархатную веревку, натянутую поперек передних сидений, а папа закладывал крутые виражи и пролетал над кочками. – Чувствуешь, какие аристократические амортизаторы, Долорес? Словно в гостиной на диване сидим! – А однажды он сказал: –