Это просто цирк какой-то!. Лора Радзиевская
рейки к рукам, но инвалидская моя стойка вызывала сначала молчаливое сочувствие, а потом добродушный хохот. Это и вправду было смешно: упражнение в моем исполнении получило среди студийного народа кодовое название «нестойкий икс».
Не знаю, сколько бы лет еще я почти безрезультатно терзала себя и смешила других, но тут весьма кстати случились март, каток, морозец, распахнутая куртка и, как следствие, – тяжелое воспаление легких, уложившее меня в постель почти на два месяца. Потом большой начальник из исполкома, где мама по выходным подрабатывала машинисткой, нажал на нужные кнопки, профсоюз поднатужился и выдал очень дефицитную путевку в детский пульмонологический санаторий в Теберде. Мама отвезла меня к дивным горам Большого Кавказа (я утешалась тем, что сравнивала себя с нежной Пат из «Трех товарищей», хоть первые дни и плакала ночами от тоски по дому), а наш коллектив, ставший к тому времени Народным цирком, уехал на свои первые гастроли по районным центрам и сельским клубам области без меня.
Ребята писали мне, рассказывали, что произвели фурор среди не избалованных зрелищами вообще и цирковыми представлениями в частности, но зато очень отзывчивых сельских жителей. В августе несколько председателей колхозов прислали благодарственные письма в Обком профсоюзов – и вот студия в сопровождении дяди Гриши уже едет в Гурзуф, в знаменитый Артек. Меня, конечно, тоже звали, но я отказалась – они работали, они заслужили, а при чем тут я? Я же проболела все гастроли. И пусть невозможно хочется, но это будет нечестно.
К тому же, «мотая срок» в Тебердинском санатории, разглядывая застывшую вечность – горы, тоскуя по всем нашим и развлекая слабеньких, почти прозрачных, очень послушных и дисциплинированных деток нашего «легочного» отделения кульбитами, стойками и сальто, я вдруг поняла, что не хочу. Больше не хочу оставаться после тренировок в пустом полутемном зале, чтоб лишний десяток раз кувырнуться на матах и растянуть «дубовые», неподатливые мышцы еще на два миллиметра, не хочу постоянно ставить в неудобное положение деликатного дядю Гришу, который не мог решиться прямо сказать бесталанной ученице, что гимнастки и акробатки из нее не получится никогда. Не мог – и тратил впустую свое время и внимание, так необходимые другим, от природы наделенным подходящими данными и способным к акробатике ребятам.
Домой я вернулась, уже все для себя решив, а тут еще понимающая и мудрая мамочка, ставя на стол любимую мою яблочную шарлотку (в которой я, кстати, стоически отказывала себе все эти пять лет), осторожно сказала: «Доня, а не попробовать ли тебе что-нибудь другое? Ну, просто так, для разнообразия?» – индульгенция для самолюбия была получена. Я слопала целых три куска пирога, и мне не было стыдно. Но на следующий день все же побежала к Сонечке, очень вовремя вернувшейся из рейса, – мне нужно было укрепиться в решении. Соня выслушала, закурила тонкую сигаретку и сказала: «Ты сделала все, что могла на этом этапе. Он завершен. Иди дальше. Твое от тебя