Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге. Борис Семёнович Романов
карман своей симлы-накидки, вытащил то, что положил Ава, – это была веревка.
От неожиданности он громко икнул, и тут же с соседнего дерева, шумливо хлопая крыльями, сорвалась какая-то птица и ему на лоб упал и потек ее жидкий испуг. Иуда, оттерев лоб, сел на обочину, посмотрел на дерево, и сразу узнал место и дерево. Это была засохшая пять дней назад большая, необычно высокая смоковница близ Виффагии, – та самая смоковница, которую иисус проклял за бесплодие. Иуда сухо засмеялся и погрозил ей пальцем. Несколько сухих ветвей нависали прямо над дорогой. Иуда с трудом встал, его пошатывало. Медленно обошёл сухое дерево, криво улыбнулся, найдя удобные ветви внизу, и полез на него.
Близился рассвет и небо начинало светлеть на горизонте против Иерусалима. Стоя на одной из ветвей, Иуда обоими руками прилаживал к верхней ветви веревку. Кругом по-прежнему стояла полная, как для глухого, тишина. Уже накидывая петлю на горло, он услыхал вдруг в стороне Иерусалима резкий звук, как хлопок бича, и краем глаза увидел мгновением раньше в стороне Гефсиманского сада тонкую, зигзагом вспыхнувшую молнию. Он повернулся всем телом, неудачно переступил ногами и рухнул вниз, – петля была плохо завязана. ещё до падения на дорогу живот пронзила острая боль ,– падая, он напоролся на сухой острый сук. Кишки выпали наружу, сразу безумно захотелось пить, но последнее ощущение было: наконец-то освободился, от скверны всей освободился!
Похоже, последние минуты жизни он пытался ползти в сторону Иерусалима, но его хватило только на два-три локтя. Огромная лужа крови быстро засыхала и чернела на дороге странной формой широкого серпа. Он вдруг увидел себя как будто сверху: и лежащую ничком фигуру, и вывалившиеся внутренности, и этот черный серп своей крови. Так его и нашли утром на дороге: ничком, головой в сторону Иерусалима, с вывалившимися внутренностями, в большом черном серпе засохшей крови. На невысоком суку кто-то увидел веревку, а кто-то не заметил. Живот был как будто распорот ножом, но в жреческом поселке убийств никогда не бывало, никогда.
Я проснулся от боли в животе и на полу. Во сне я упал с кровати. Живот у меня редко болел, я уж и забыл, когда это последний раз было. Вид наверное был ещё тот, потому что когда я вышёл на кухню, мать удивленно посмотрела на меня: "Что с тобой, Реми? Ночью стонал, под утро тоже, а вид – как будто не спал всю ночь!" Я сказал, что видел дурной сон про Иуду Искариота, и что болит живот. Пришлось мне оставшиеся до пятидесятницы дни пить уголек с молоком и глотать настойки, и не есть мяса, и не ходить к Летиции, – потому что с больным животом с ней не порадуешься, а иудейские древности и новости ее мало интересовали.
Накануне Пятидесятницы утром зашёл к нам Бахрам, и я рассказал ему про сон. Вечером он зашёл ещё раз, сказал что виделся с Андреем, одним из Апостолов, и что мой сон очень заинтересовал его. Он просил, если я смогу, завтра с утра придти в тот же дом за мраморной стеной.
Глава 4. Пятидесятница.
Чуть свет я вышёл на улицу. Везде