Преступление отца Амаро. Жозе Мария Эса де Кейрош
стаканчик вина развязывал ему язык; он начинал шутит и говорить даже иногда, что «был-бы рад иметь такую сестрицу, как Амелия».
Наставали сумерки, и Руса приносила лампу. Блеск посуды и хрусталя приводил Амаро в еще более радостное настроение. Он называл сеньору Жоаннеру мамашею; Амелия улыбалась, опустив глаза и покусывая белыми зубками апельсинные коржи. После обеда подавали кофе, и Амаро долго сидел за чашкою, отряхая пепел сигары на край блюдечка.
В это время появлялся всегда и каноник Диас с собачкою. Он поднимался тяжелою поступью по лестнице и спрашивал из-за двери:
– Разрешается войти?
– Пожалуйте, падре, пожалуйте, – торопливо отвечала сеньора Жоаннера. – Не выкушаете-ли с нами кофейку?
Он усаживался та кресло, пыхтя и отдуваясь, получал чашку кофе и спрашивал у хозяйки, похлопывая Амаро по плечу:
– Ну, как поживает ваш мальчик?
Все весело смеялись. Каноник приносил с собою обыкновенно газету. Амелия интересовалась романами в фельетонах, сеньора Жоаннера – хроникою преступлений на романической подкладке.
– Господи, как вам не стыдно! – говорила она.
Амаро принимался рассказывать о Лиссабоне, о тамошних светских скандалах, о благородном обществе, которое он видел в доме графа де-Рибамар. Амелия заслушивалась его рассказами, опершись локтями о стол.
После обеда все ходили вместе навестить бедную тетку, разбитую параличем. Маленькая лампа тускло освещала её комнатку; несчастная старушка с крошечным, сморщенным, как яблоко, лицом лежала неподвижно, испуганно устремляя на гостей слезящиеся глаза.
– Это, тетя Гертруда, падре, – кричала ей Амелия на ухо. – Он пришел узнать о твоем здоровье.
Старуха делала над собою усилие и говорила, еле слышно:
– Ах, этот мальчик…
– Да, да, этот мальчик, – повторяли все, смеясь.
– Бедная! – говорил Амаро. – Пошли ей, Господи, легкую смерть.
Затем все возвращались в столовую. Каноник усаживался в мягкое кресло, складывал руки на животе и говорил Амелии:
– Ну-ка, сыграйте нам теперь что-нибудь, голубушка.
Она садилась за рояль и начинала петь, аккомпанируя себе.
Амаро попыхивал сигарою и предавался приятному чувству сантиментальных мечтаний.
Но по понедельникам и средам, когда Жоан Эдуардо приходил провести вечер с Амелиею и её матерью, священнику приходилось переживать тяжелые минуты. В эти дни он не выходил из комнаты до девяти часов; тогда же он поднимался в столовую к чаю, вид молодого человека, сидевшего подле Амелии, приводил его всегда в бешенство.
– Эти двое болтают целый вечер, как две сороки, – говорила ему сеньора Жоаннера.
Амаро угрюмо улыбался, не поднимая глаз над чашкою. Амелия никогда не была с ним фамильярна в присутствии Жоана Эдуардо и даже редко отрывалась от работы в эти вечера. Молодой человек молча покуривал сигару. Часто наступало неловкое молчание, и в комнате было слышно, как на улице