.

      Наверное, это все, что она запомнила о той, первой, самой ценной для нее встрече. Остальное было покрыто туманом, так что трудно было разобраться, где истинные воспоминания, а где – созданные временем и воображением. Да и вспоминать-то было нечего. Ничего примечательного не произошло, все надежды и фантазии были пустыми и не сбылись.

      Отдельными картинками Лина видела, как возвращается в свой подъезд, ведя велосипед Марго, как стирает ее испачканную одежду, далее – вопли сестры и разорванная ею в отместку любимая Линина блузка… Или блузка была потом? Нет, именно тогда, если рассудить логически…

      А дальнейшие встречи с Алексом и встречами нельзя было назвать – редкие и случайные столкновения во дворе. Он обязательно улыбался, кивал и говорил: «Привет, Лина!». Она в ответ тоже говорила «Привет», но назвать его по имени стеснялась.

      Одежду его жены она постирала, выгладила, аккуратно сложила в пакет и, дождавшись подходящего момента, попыталась ему отдать. Он не взял. И даже ничего не сказал. Только засмеялся, помотал головой и ушел.

      Дважды она предприняла позорные попытки – как тогда с Гилем – якобы случайно пройтись по берегу реки там, где Алекс иной раз стоял с мольбертом, но подойти к нему не решилась: он был настолько погружен в работу, что Лина даже издалека явственно чувствовала его наглухо закрытое биополе.

      Как наваждение преследовали ее долго-долго его голубые глаза, особенно почему-то в период после того, как вся семья Пулитцев эмигрировала в Германию. Случилось это зимой, в декабре, и для Лины было шоком. Она понятия не имела, что они собираются уезжать. Даже несмотря на то, что внимательно прислушивалась ко всем соседским разговорам, по крупицам вылавливая информацию об Алексе, – все равно самое главное как-то пропустила. Или Пулитцы скрывали свои намерения от посторонних?

      Так что знакомство длилось всего-то четыре месяца, даже меньше. И можно ли тот короткий эпизод в сквере, чаепитие и последующие шаблонные «Привет» – «Привет» назвать знакомством? Вряд ли. И можно ли считать подвигом благородный, но, в сущности, ничем не выдающийся поступок Алекса? Вряд ли. Он не закрывал ее своим телом от пули, не спасал от хулиганов, не вытаскивал из проруби. Он всего лишь обратил на нее внимание, всего лишь не прошел мимо, всего лишь прервал сцену ее позора, ее унижения. Сцену, которая и без того скоро закончилась бы и забылась, не нанеся особого ущерба. И тем не менее ничто больше не оставило такого следа в душе Лины. Долгие годы она вспоминала это как единственное чудо в своей жизни и долгие годы грелась этим чудом, пока время не скрыло его под многочисленными слоями жизненных коллизий и череды обыкновенных, но все равно чем-то наполненных дней; пока оно не унесло с собой остроту чувств.