Пространство и Бытие. Сборник статей. Дмитрий Михалевский

      По сравнению с предыдущим БПМ, переживания этой группы образов утрачивают чувство безвыходности. На стадии БПМ-3 ситуация уже не кажется абсолютно безнадежной, а человек не столь беспомощен. Он принимает активное участие в происходящем и чувствует, что страдание имеет определенную направленность и цель. «В религиозном смысле ситуация будет больше напоминать чистилище, чем ад. К тому же роль индивида здесь не сводится исключительно к страданиям беспомощной жертвы. Он – активный наблюдатель и способен одновременно отождествлять себя с той и с другой стороной до такой степени, что иногда трудно бывает понять, агрессор он или жертва. В то время как безвыходная ситуация предполагает только страдания, опыт борьбы смерти-возрождения представляет собой границу между агонией и экстазом, иногда слияние того и другого. Вероятно, можно определить этот тип переживаний как „вулканический экстаз“, по контрасту с „океаническим экстазом“ космического единства»[110].

      По мере приближения переживания БПМ-3 к завершению, доминирующей становится атмосфера неистовой страсти и рвущейся на волю энергии. В воображении проносятся волнующие картины, вызывающие «прилив адреналина в крови», – различного рода единоборства, развлечения в парках аттракционов, автомобильные гонки, прыжки с «тарзанкой», опасные цирковые номера и акробатические прыжки в воду с трамплина.

      На этой стадии эксперимента испытуемый встречается с архетипическими фигурами богов, полубогов и легендарных героев, представляющих смерть и возрождение. Гроф пишет об образах Иисуса, его мук и поругания, об образах Крестного пути, распятия или даже полном отождествлении с его страданиями. Независимо от того, был испытуемый предварительно знаком с соответствующими мифами, он может переживать сюжеты смерти и воскрешения египетского бога Осириса, либо смерти и возрождения греческих богов Диониса, Аттиса или Адониса, либо сцены похищения Персефоны и спуск в преисподнюю. «В этот момент нам оказываются доступными три роли, – пишет Гроф. – Помимо того, чтобы быть простыми наблюдателями происходящего, мы также можем отождествляться как с жертвой, так и с агрессором. И это оказывается настолько убедительным, что трудно различать и разделять эти роли. К тому же, тогда как положение безысходности заключает в себе сущие муки, переживание борьбы смерти и возрождения представляет собою грань между мучительной болью и исступлением или смешение обоих. Кажется, вполне уместно говорить об этом типе переживания как о Дионисийском, или вулканическом экстазе, в противопоставление Аполлоновскому, или океаническому экстазу, космического единения, связанному с первой перинатальной матрицей»[111].

      Образы, описываемые С. Грофом, в связи с третьим этапом рождения, в значительной мере совпадают с культурными