Тайное становится явным. Сергей Зверев
удивился он.
– В душ, говорю, топай, – я повысила голос.
– Зачем? – он еще больше удивился.
– Воняет от тебя! – рявкнула я. – А ну марш в душ! Я ж не лошадь!
Мужичонка стал растерянно озираться. Понятно – думает, обчищу я его.
– Возьми мою сумку, – сказала я, – и мойся с ней. Не обворую я тебя. Давай, Валентин, давай, шевели костылями, пока не передумала…
Когда за ним закрылась дверь, я стянула с себя джинсы, сорочку и осталась в бюстгальтере и черных колготках. Взъерошила волосы и превратилась в опустившуюся проституированную особу, готовую на все. В душе заработала вода. Я стала молиться.
В дверь забарабанили.
Когда она открылась, полагаю, взору вторгшихся предстало нечто. Их мрачные рожи заметно повеселели. Один был молод и лыс, другой постарше и с усами.
– Чего? – прохрипела я.
– Брысь, – сказал усатый, небрежно предъявляя какие-то красные корочки. «О-е-е-й, – подумала я. – Если потребуют взаимности, я погорю».
Брысь так брысь. Я попятилась в комнату и юркнула в кровать. Натянула одеяло до ушей и принялась изображать неподдельный испуг (притворяться, впрочем, не пришлось). Двое обследовали засиженные мухами углы. Один подошел к окну, другой к санузлу, за дверью в который продолжала бежать вода. Минутку постоял, прислушиваясь, после чего обратился ко мне:
– Кто там?
Я приподняла двумя пальчиками валяющиеся на кровати трусы – как существенное вещественное доказательство.
Лысый нахмурился. А усатый потребовал:
– А подробнее?
Я вздохнула. Прижала к груди одеяло, другой рукой потянулась к ножке стула, на котором висел пиджак, потащила его на себя. Слава богу, внутри лежала мятая краснокожая паспортина. Усатый вырвал ее у меня из руки и подошел к двери. Приоткрыв на полдюйма, принялся сверять оригинал, занятый непривычным делом, с изображением. Шум не хотят поднимать, догадалась я. Убедившись в соответствии мужика и фотографии, усатый бросил документ на кровать и с надменностью гэбиста уставился на меня. Я соорудила мину дурочки, разве что язык не показала.
– Пошли отсюда, – коротко бросил лысый. – Прошмондовка…
Я обиженно вытянула губки – мол, какая я вам…
Усатый раздраженно сплюнул на пол. Оба вышли, хлопнув дверью.
Ага, любой может обидеть… Господи, ну почему же Туманову так не повезло?
Стоило подождать. Я сунула паспорт в пиджак и села на койку, подогнув ноги под попу. Тут и появился «любовничек» – сияющий, как хромированный унитаз. Мокрый, взъерошенный, сумка волоком (деньги, конечно, не нашел, иначе бросился бы душить, как Отелло Дездемону; они у меня на дне, в пакете с гигиеническими прокладками), и что самое ужасное – в полной боевой готовности. «Ружье» наперевес, глаза навыкат. Не дай бог, приснится…
– Полотенца нет, – объяснил он свой замызганный видок. Неглиже сидящей перед ним «прошмондовки» подействовало, как ветчина на кота: он двинулся в лобовую, широко щерясь. Я отклонилась, вытащила из-под попы ногу и поставила ее