Любовь-морковь и третий лишний. Дарья Донцова

      – Ошибаешься! – воскликнула Жанна. – Фигуры у нас одинаковые, платье горничной на тебя легко налезет.

      – Верно, – протянула я, – а волосы? У тебя роскошные кудри, а у меня жалкие перья.

      Жанна улыбнулась.

      – Это парик, – сказала она и в ту же секунду сдернула буйные локоны с головы, – видишь, с прической у меня совсем беда, измучилась просто! Чего только ни делала – концы подстригала, касторкой мазала, всякие процедуры применяла, толку ноль, не растут совсем, вот я и перешла на парики. Зимой, кстати, это удобно, вместо шапки, тепло и красиво. Да ты примерь.

      Я натянула на голову «шевелюру» и глянула в зеркало. Надо же, мне, оказывается, идут мелким бесом вьющиеся волосы.

      – Ладно, с «оперением» понятно, но само лицо-то! Неужели никто из твоих коллег не заметит подмены?

      – Нет! – воскликнула Жанна, пытаясь сесть и претерпев очередную неудачу. – Нет!

      – Они идиоты?

      Актриса натянула плед до подбородка.

      – Нет, – устало ответила она, – кретин Валерий Арнольский. Он поставил спектакль совершенно диким образом, все актрисы одеты одинаково: баронесса, горничная, молодая любовница и престарелая матрона. У нас темно-синие атласные платья с серебряной вышивкой, а лица закрыты масками, невозможно узнать кто есть кто, понимаешь?

      – Но зачем он так поступил? – изумилась я.

      Жанна полежала некоторое время молча, потом с большим трудом прошептала:

      – Говорю же, кретин. Нам объяснил свою гениальную задумку так: «Хочу показать, что все люди одинаковы, несмотря на их происхождение, образование и богатство, вы играете не человека, а эмоцию. Баронесса – гордыню, горничная – смирение, любовница – страсть, лицо тут ни при чем, изображать чувства следует словом и жестом». Там и текста-то практически ни у кого нет. Театр мимики и жеста получился, бред, концептуальная фигня, но все просто тащатся от Арнольского, а мне особо выбирать не приходится, спасибо, что такая ролька досталась. Кстати, получила я ее лишь потому, что режиссер хотел, чтобы актрисы были одной фактуры, роста. В общем, дело простое. Приедешь в театр, пойдешь в комнату номер тринадцать, она не заперта, и в шкафу найдешь вешалки с платьями, маски лежат на полке, внизу обувь, внутри моих туфель написано: «Кулакова». У тебя какой размер?

      – Тридцать девятый.

      – Отлично, как у меня, – обрадовалась Жанна, – видишь, мы с тобой практически одинаковые. Нацепишь одеяние, маску и стой спокойно в кулисе, только приходи ровно в семь пятнадцать, как раз первое действие начнется, все на сцене будут. Быстренько переоблачишься – и вперед, сейчас научу тебя, что делать предстоит.

      – А вдруг со мной кто-нибудь заговорит?

      – Некому. Явишься к началу первого акта, во втором выйдешь на сцену, и до свидания. Пока переоденешься, все еще перед зрителем будут. Я порой ни с кем не сталкиваюсь, когда этот спектакль идет.

      – А совместный поклон?

      – Горничная не выходит.

      – Ага, понятно. Впрочем, нет, как же меня охрана пропустит?