Меньшой потешный. Василий Авенариус
псалтырю, часослову да за обедней петь на крылосе; но зато ж и превыше заслуг взыскан: сам я по приказу царскому закупил для него, Мосеича, тогда же у торгового человека Григорьева Ивашки нашивку плетеную золотую с кистьми. На целых шесть рублей раскошелился. Честь и место – думный дьяк!
– А Нестеров к Светлому Празднику чем был пожалован? – полюбопытствовал Алексашка, показывая глазами на другого учителя царского, Афанасия Алексеевича Нестерова, сухопарого и сумрачного старичка. – Ведь он никак стольник Оружейного Приказа?
– А то как же? Ему великий государь наш указал отпустить из мастерских палат на кафтан объяри, киндяку, галуну для нашивок. Вон, погоди, как ужо на солнышке взопреет, распахнет он опашень, – увидишь каков кафтан вышел: весь зеленый-то объяринный, подпушек камкою, расшит кругом галуном золотным с кистьми золочеными.
– Зато же он, слышь, и великий мастер в оружейном деле, во всяких этих воинских потешках, до коих государь наш так охоч, – заметил Алексашка.
– Знамо, что заслужил. Ведь кто первый-то государя с боярченками воинским артикулам этим наставил, кто поставляет им для их потех всякое оружие воинское? Все он же, Афанасий Алексеич. Пушки, правда, доселе были только якобы игрушечные, палили из них не порохом, а так, нажимом воздушным, – механикой, значит, да и ядра были деревянные, только для виду кожей обтянуты. Зато нынче палить из заправских пушек будем… Эге-ге! Вон и царевна едет посмотреть нашу пальбу.
В самом деле, в отдалении, на деревянном мосту через Москву-реку показался длиннейший торжественный поезд.
Впереди, во главе стремянного полка стрельцов, ехал дородный стрелецкий полковник, по временам гулко ударяя нагайкой по привязанному у седла его котелку-набату, чтобы попадавшиеся по пути пешеходы живей сторонились. Стройною цепью тянулись за ним в своих однообразных зеленых кафтанах, во всеоружии молодцы-стрельцы. Ярко играли золотые лучи солнца на светлых секирах; не менее ослепительно отражались они также в слюдяных оконцах следовавшей за стрельцами большой, позлащенной царевниной колымаги. Запряжена была колымага двенадцатью снежно-белыми «возниками» (упряжными конями). По бокам и позади нее бежали стольники-пажи, а по сторонам последних двигалась быстрым походным шагом ближайшая охрана царевны – рядовой стрелецкий полк в нарядных кафтанах, обращая колымагу правительницы как бы в огражденную со всех сторон подвижную крепость.
Но особенною роскошью и пестротою праздничных уборов поражали ехавшие за колымагой верхами бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки. Опашни на них были из разноцветного шелка, у многих с золотыми узорчатыми вышивками; на князьях и боярах – высокие «горлатные» шапки (из меха с горла пушных зверей), на других придворных щеголях – плоскодонные мурмолки, опушенные соболем и усаженные жемчугом и самоцветными каменьями: седла у всех – бархатные либо сафьяновые, богато расшитые золотом, а вся конская сбруя разувешена светлыми цепочками, бляшками