Три венца. Василий Авенариус
два фунта и полпуда? Далибуг (ей Богу), себе в убыток.
– Христопродавец окаянный! – крикнул тут слышавший весь торг казак и схватил торгаша за шиворот. – Дашь ты ему чего нужно, али нет?
– Дам, все дам! Нехай будет так… Пусти меня только, пане полковнику!
– Не пан я и не полковник, а, слава Богу, казак запорожский! – сказал казак, выпуская его на волю. – Чего стоишь еще, ну? Беги за хлебом и порохом, да живо, чоловиче!
– Сейчас, мосьпане, сейчас… А что, Михайлушка: ведь это же все за одну твою турицу?
– Ну да, – ответил тот, недоумевая.
– А за туренка что?
– Да ведь я же дарю его твоей Рахили.
– Ото подарок! А кормить кто его буде?
– Ах, тателе!.. – вмешалась дочь. Михайло презрительно повел плечом.
– Я, пожалуй, буду носить тебе за него дичину, – сказал он, – только, повторяю, чтобы на нем волоска никто не тронул.
– И ладно! И милый человек! Каждую неделю – по туру либо медведю.
– Что принесу, то и ладно.
– Уй! Этого же никак не можно! Ну, скажем, каждые две недели; хорошо?
– Да что ты, жиде, в кабалу его к себе, что ли взял? – грозно прикрикнул на еврея запорожец и с таким выразительным жестом протянул снова руку к его шее, что тот присел к самому полу и юлой юркнул в корчму.
– Гевалт! Криминал! Не смей меня и пальцем тронуть! В трибунал тебя представлю…
– Что?! Ты еще грозиться? Погоди у меня! Сейчас с тобой по-свойски расправлюсь.
Лихой казак ворвался в корчму следом за беглецом, который укрылся уже за своей стойкой.
– Гвоздь на стене есть; не найдется ли где веревочки?
– Пане региментарь! – приосанясь, не без достоинства воззвал тут Иосель Мойшельсон, и только смертная бледность лица и обрывающийся голос выдавали его внутреннюю тревогу. – Я – бедный старик… жить мне и так не долго… Но без меня дочка совсем сиротой станет… Помыслите, что учил сам Христос ваш…
– Ага! Теперь, небось, и про Христа вспомнил!
– Полно же, Данило! За мухой с обухом, за комаром с топором! – послышался тут от окошка благодушный оклик по-русски. – Давеча, знай, во всю глотку зевал, а теперь вон как развоевался!
Данило опустил приподнятый кулак и с усмешкой оглянулся…
Глава третья
В погоне за племянницей
У окна, в переднем углу, за столом, уставленным разной снедью, сидел дородный мужчина лет под пятьдесят с окладистой бородой, с жирно намасленными волосами, остриженными по-русски в кружок и с срединным пробором. Дорожный охабень купеческого покроя был широко отворочен на груди; выхоленное круглое брюшко, упитываемое теперь вновь, просило простора. Вся фигура его, а того более еще его русская речь, его чистый московский говор обличали в нем коренного русака.
– Садись, что ли, – продолжал купец, указывая на лавку около себя. – Натешился и полно.
– Без острастки, братику, с этим народцем никак Нельзя, – по-русски же отозвался Данило. –