Умножающий печаль. Георгий Вайнер
старая! Ее уже, наверное, все забыли.
…Гудбай, Америка, о-о!
Где я не буду никогда.
Прощай навсегда.
Возьми банджо, сыграй мне на прощанье…
Я достал из внутреннего кармана плоскую фляжку с деревенским бренди, которым благословил меня в дорогу Пит Флэнаган. Отвинтил неспешно пробку, налил в освободившиеся стаканы коньяк. Себе и Смаглию. Он с интересом смотрел на меня:
– Нарушаешь устав, командир?
– Я никогда не пью один. – Нюхнул пойло табачного цвета, пахнущее почему-то яблоками, и выпил.
– Замечательно! – восхитился Смаглий. – Один мой знакомый говорит, что кто пьет один – чокается с дьяволом.
– Не ври, это не твой знакомый. Это Шекспир говорил…
– Да хрен с ним! Какая разница? Не влияет. Для тебя важно, что, если не пьешь в одиночку, значит, умрешь не от пьянки.
– Наверное, – кивнул я. – Не успею…
Смаглий выпил, сморщился, затем блаженно ухмыльнулся:
– Хорошо! Ох, хорошо! Коньяк – дрянь, а парень ты интересный.
– Чем?
– Халявный марочный коньяк не пьешь. Только на свои бабульки?
– Я на халяву не падаю.
– А если друзья ставят?
– Это не халява. Это, дурак, обмен любовью… Моя подружка так говорит.
– Н-да? – удивляется Смаглий. – Наверное, впрочем… Слушай, я тебе с утра хотел сказать, да все эта хива конвойная под ногами мельтешит…
– У нас с тобой от них отдельных секретов нет, – спокойно заметил я.
– Ну, это как сказать… Если бы ты так не надрывался, отлавливая меня, я бы тебя сам сыскал.
– Оказывается! – Я искренне засмеялся. – Это зачем еще?
– «…Услышу ли песню, Которую запомню навсегда…» – пел Бутусов.
– Зачем! Зачем! Я ведь только сегодня понял, что ты – это ты! Что мне ТЕБЕ привет передать надо! Налей еще по стопарю, я с тобой хочу обменяться любовью.
– Интересное кино! – Я действительно удивился, но коньяк налил, закрутил пробку фляжки и убрал ее в карман. – «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…»
Смаглий одним глотком дернул коньяк, вытер рот рукавом своего великолепного пиджака, отхлебнул минералки. Потом ровно сказал:
– Тебе привет от Кости Бойко…
Я допил свой деревенский коньяк, посидел неподвижно. Наверное, мое лицо было непроницаемо слепо, как у спящих попутчиков в черных наглазниках.
И Бутусов в рябой голубоватой линзе телевизора пел, закрыв глаза – от страха? от боли?
В терпком воздухе крикнет
Последний мой бумажный пароход…
Гудбай, Америка, о-о!..
Я медленно спросил:
– Вместе сидели?
– И сидели, – радостно подтвердил Смаглий, – и пили, и гуляли – жили, одним словом…
– Значит, ты – в Париже, а Кот – на зоне?
Смаглий грустно усмехнулся:
– Скорее наоборот. Я, считай, на зоне, а Кот – откинулся. На воле он.
– Откуда знаешь?
– Знаю, и все. –