Из пережитого. Том 2. Никита Гиляров-Платонов
взяла свое; когда намеренно не назначал себе идти налево, ноги продолжали сами собою идти направо.
Однообразие, сказал я, – ничто не развлекает, пусто на поле. Нет, не однообразно, не пусто. Летом пасется стадо, а во вдающемся четвероугольнике поля летом же зришь солдатское ученье.
– Ра-а-а-а-з.
– Два-а-а-а-а (ниже тоном).
– Три!
Вытягивает ногу солдатик и держит ее на весу долго, долго, пока тянется «два-а-а» и не кончится быстрым «три!». А вот инструктор бьет солдата по лицу, бьет в брюхо: и тот стоит как кукла, неподвижно. Нет, пойду, нечего смотреть.
Осень на дворе глубокая, глубокая, ноябрь должно быть; снега нет, а лед есть на поле. И слякоть, и холод. Как-то особенно посвистывает музыка на обычном месте ученья. Два строя стоят с длинными, тонкими, зеленоватого цвета палками; пуки таких же палок около. Офицеры медленно расхаживают. А внутри ведут солдата без рубашки, в нижнем платье одном. Холодно ему? Нет, не холодно, горячо, очень горячо. Спина у него цвета выспевающих бобов, красного, переходящего в черный. Идет он медленно, вскидывает головой то сюда, то туда, со страдальческим видом. Взмахивают солдаты палками, бьют, летят наземь верхние обломки палок и берутся новые палки. А музыка все посвистывает, свистят в воздухе потрясаемые палки, и офицеры все двигаются около. Нет, мимо, плохое разнообразие; раз видел, больше не буду.
А вот и зима. Крутит снег, вертит ветер. Ни души в седьмом часу утра. Режет лицо. Повернешься на секунду спиной к ветру, передохнешь и опять в путь; далеко еще. Стучит в глаза эта мелкая крупа, полы легко стеганой чуйки распахиваются. Руки коченеют, они голые, а рукава коротеньки. Иди, иди, в Зубово придешь, будет легче.
Нет, за ночь выпал снег, глубокий снег. Глаза режет однообразная белизна; дороги нет, нет совсем. Видны по местам глубокие отверстия, следы шагов. Кто же прошел? Должно быть, кто-нибудь к Крючку в кабак ходил погреться. Но иди. Снег по колена; ничего. Снег заваливается в сапоги; неважность, бывает хуже. Только тяжело идти, вот что нехорошо. Вытянуть две версты по такой дороге! Отдыхает душа в Зубове; здесь начинают кое-где даже мести тротуары.
А нет хуже весной, раннею весной. Бежит вода ручьями; дорога частию стаяла, по местам остались только ледяные рельсы; но скверно особенно около Олсуфьевского дома. В других местах вода по лодыжки, а здесь почти до колена. В сапогах вода. Нижнее платье в воде и прилипло к телу. Иди, иди, к вечеру обсохнешь. И приходишь в Семинарию бодрый, шутишь, смеешься.
Если приходится топтать грязь, это и совсем ничего. Правда, калош я не знаю, еще два, три года пройдет, прежде чем я с ними познакомлюсь. Но месить грязь или переходить воду? Первое предпочтительнее.
Как я не получил ревматизма? Не получил; но когда я бываю теперь в бане и распариваюсь, в ногах я чувствую не то что зуд, выражение слабо, но сгораю желанием, чтобы мне ноги скребли, драли, хотя бы до крови. Догадываюсь, что то следы путешествий по Девичьему полю.
Раза