Князь Тавриды. Николай Гейнце
три тысячи рублей… и они будут твоими, на них ты можешь и выкупиться на волю, и сберечь малую толику на приданое… В Питере выйдешь за чиновника и заживешь барыней, а князь не оставит и напредки своими милостями, мало – так получай и пять тысяч…
Так говорил соблазнитель. Степан не ошибся в своей жертве.
Аннушка тотчас поддалась соблазну и продала свою барыню за пять тысяч ассигнациями.
– Надо тоже подмазать и Клавдию Семеновну… – робко заметила она.
Клавдией Семеновной звали повивальную бабку.
– Подмажем, не твоя забота… Ты только оборудуй, погутарь с ней и приведи ее сюда.
– Да как же это… живого-то ребенка, да украсть?.. Ведь там, окромя меня, прислуга есть… Неровен час, попадешься – под плетьми умрешь… – недоумевала Аннушка.
– Надо так, чтобы не попасться… Да погоди маленько, я это дело обмозгую, еще ведь не скоро.
– Да Клавдия Семеновна говорит, что еще денька четыре, а может, и вся неделька.
– Значит, еще время нам не занимать стать… Погодь, обмозгую…
Степан Сидорович, несмотря на далекий путь, все еще действительно не обмозговал, как безопаснее устроить порученное ему князем страшное дело.
Как он ни думал, как ни соображал, все выходило по русской пословице: «Куда ни кинь, все клин».
Покончив переговоры с Аннушкой, он снова стал обдумывать окончательно план, и снова ничего не выходило.
Счастливый или, вернее, несчастный случай помог ему выйти из затруднительного положения, когда приходилось чуть ли не отказываться от исполнения княжеского поручения, сделав половину дела. Судомойка в доме Дарьи Васильевны Потемкиной – Акулина была тоже на сносях и полезла в погреб, оступилась и родила мертвого ребенка – девочку.
В доме все завыли и заохали. В числе сочувствующих несчастию был и Степан Сидорыч, только что вернувшийся со свидания с повивальной бабкой, соглашавшейся помочь его сиятельству за тысячу рублей, только чтобы «без риску» и «под ответ не попасть».
При виде мертвенького младенца Степана Сидорыча осенила мгновенная мысль. План был составлен.
Он отвел в сторону Емельяныча и шепнул ему:
– Уступи мне младенца… говорю… двести рублев дам, а то и поболе.
– С нами крестная сила… Сгинь… разрушься… Да воскреснет Бог и расточатся врази его.
Емельяныч стал истово креститься.
Но дьявол, принявший, по его мнению, образ почтенного купца, не исчезал.
– Уступи, говорю, мне до зарезу надобно; коли двести рублей мало… еще сотнягу набавлю…
Видя, что он имеет дело не с «злым духом», а с человеком, у Фаддея мелькнула мысль, что купец повредился умом, и он опрометью бросился из людской, где лежала больная с мертвым ребенком, к барыне.
– Что еще? – воскликнула Дарья Васильевна, увидя бледного, как смерть, Емельяныча, вошедшего в угловую гостиную.
– С купцом нашим, матушка-барыня, не ладно…
– С каким купцом?
– Да вот с этим, с питерским…
– Что