Личный враг Бонапарта. Ольга Елисеева
это стоять. Вгрызлись в землю, зацепились, теперь их не выковырять. В этом великая, черная мудрость пехоты. Говорят, наши сильны в штыковом бою. Да, сильны. Но трижды сильны в отражении. Не замай!
Четырнадцать часов ужасного, непрерывного месива. Живые охрипли кричать. Умирающие больше не стонали, когда по ним, как по земле, то кони, то люди – и все без дороги.
Капитан боялся упасть. Подведут ноги – прощай. Накануне шли дожди. Земля размякла. Не желая жертвовать обувкой, многие несли сапоги в руках. Два пеших перехода, когда решено было поберечь лошадей, Бенкендорф тоже шел босиком. Думал, что застудил ступни. Вышло хуже. После ночевки, когда грел только бок крапчатого донца, попытался встать. И нате, не ступни – колени. Распухли, крутили, шагу не ступить. Хорошо, что дальше ехали верхом. Однако свалял же он дурака! Поберег сапоги! После боя таких сапог – послал денщика на поле, пусть выбирает. Теперь вроде ничего, ноги двигались. Но страшная это доля – становиться калекой в неполные 25. Впрочем, кто сказал, что он выживет?
Ночь пала раньше обычного – мглу усиливал снег. Побоище утихло в темноте. Бедный городишко за несколько веков не видел столько народу. Теперь все мертвые.
Отчего-то воображают, будто над сечей наступает тишина. Неправда. Неумолчный стон с разных сторон, вытье и поскуливание, редко крик. Сил уже нет. И это хуже, чем лязг железа, брань и вскрики убитых.
Уже было известно, что обещанный пруссаками в подкрепление корпус генерала Лестока так и не подошел. Посему Беннигсен решил покинуть поле боя, хотя отовсюду поступали донесения: стоим, где стояли. И на поверку вышло, что наколотили француза больше, чем он нас. Тысяч на десять больше. Хорошая работа. Надо бы ребятам щи варить да по чарке водки сверху. И спать. Сегодня даже в снегу будут спать крепко.
Назавтра же можно и подумать, пугнуть ли Бонапарта еще раз или откатиться на новое место.
Но Беннигсену не сиделось. Его нервировала медлительность союзников. Ужасали потери: 15 тысяч, не меньше. Страшила ответственность. По всему выходило: сегодня он победил. А завтра – будет ли удача?
– Оставить поле боя противнику – признать поражение! – севшим голосом кричал на совете генерал Толстой. – А паче чаяния, тронемся? Люди не знают потерь. Начнется паника. Дезертирство. Побегут – не остановим.
Он вернулся мокрый от снега и злой. Приказал позвать Бенкендорфа.
– Вас требует Беннигсен.
– Зачем?
– Не мое дело.
– Петр Александрович…
Полковой командир обычно не срывался на Шурку. Здравый, как все генералы, потаскавшие амуницию еще в средних чинах, а уж потом попершие наверх, он своих людей в полымя не бросал, сам в огне не горел, а о службе выражался так: «Это ж Россия, мать наша, понимать надо!»
– Собирайся, повезешь донесение в Петербург. В уважение к твоим связям, прости, брат. – Граф ходил по палатке усталый, кусачий и не кричал на капитана только потому, что видел: и тому сегодня досталось. – Командующий