Маски любви и смерти. О. Странник
ехидно улыбалось, голова Кондотьера Гаттамелаты надменно смотрела на меня сверху вниз, дальше полка была прикрыта клеёнкой. Подозёров налил всем в разнокалиберные ёмкости, и Хижа поднял свой стакан:
– За Большой Заказ, Михаил, дружище! Пусть почаще будут… а этот твой гипс во дворе, покалеченный… я уж думал, ведь ноябрь как раз, вода прибывает, так я подумал, что скульптор Михаил Козловский опять с Лазаревского кладбища в родную Академию добрался… опять промок и замёрз, обогреться будет проситься, как почти каждую осень, при северо-восточном ветре, когда могилу водой заливает…
Михаил тоже поднял стакан, утонувший в громадной руке:
– Так помянем же тёзку моего незабвенного, учителя наших учителей, а придёт – так пустим… и нальём ему… – Михаил Подозёров уже изрядно пьяный, помахал стаканом – …помянем великого создателя «Самсона» и Суворова в образе Марса!
Все выпили, Нина смотрела испуганно: «…то призрак Кокоринова, то теперь Козловский с кладбища…», – прошептала она.
Подозёров, разливая Хиже и себе остатки, продолжал:
– А вы знаете, что Михаил Иванович Козловский сначала был похоронен на Смоленском кладбище, у нас на Васильевском, не так далеко от Академии художеств. Это потом его прах был перенесен в Некрополь Александро-Невской лавры, оттуда ему, конечно, теперь далековато добираться. Но он всегда подходит не дворами, а к главному подъезду Академии, ему, как гению и профессору полагается, и стучит в двери, швейцары утверждали, что в шуме дождя и завывании ветра слышны слова: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел. Отворяйте!», – пророкотал Михаил утробным басом и постучал в ближайшую стенку опустевшей бутылкой…
И тут эхом раздался стук в дверь… Нина побледнела, у Алёны расширились зрачки, Хижа вздрогнул и уставился на Михаила, реакция остальных осталась за кадром… Михаил же радостно заржал и с восклицанием – ну, тебя только за смертью посылать! – сжимая в могучем кулаке пустую бутылку, распахнул дверь, и… это оказался гонец в магазин без продавца, вовремя подоспел с полной сеткой полных бутылок. Следом за ним подошли ещё два скульптора, и тут началась попойка, вошедшая в анналы мастерской Подозёрова как «Поминки по Козловскому». Михаил поднимал стакан за стаканом за каждую из скульптур своего знаменитого тёзки – за Изяслава уязвлённого, Амура со стрелой и Амура Спящего, за Екатерину Великую-Минерву и множество других, вЕдомых далеко не каждому… Потом пошли тосты за его учеников и, по нисходящей линии «учитель-ученик», соборно добрались до Подозёровского то ли деда, то ли дяди, скульптора Ивана Подозёрова, выпив за которого, Михаил, с величественным мановением руки – продолжайте, мол, други – удалился в закуток, на диванчик – «подумать и погрустить» – так объяснил он своё внезапное уединение.
Остальные с пьяным