Время женщин (сборник). Елена Чижова
Разок ополоснемся – и будет с нас. Эх, с гуся вода, а с Сюзанночки худоба! – подхватила, на табуретку поставила. Полотенцем вытирает, дышит часто. – Вот вам девочка чистенькая – принимайте.
Ковшиком корыто вычерпала, ополоснула.
– Ну, решайтесь, которая первая.
Евдокия говорит:
– Одену, уложу – потом уж. Пусть Гликерия сперва.
Пришла, разделась. Худая, все ребра наружу. Над тазом склонилась, титьки тряпочками висят. Глядеть страшно, прямо как смерть. Сколько лет мою, а все не привыкну. Мать-то, покойница, жилистая была. Городские эти – будто выболевшие.
Голову подняла.
– Чего, – спрашивает, – смотришь? Сама такая будешь, как время придет. Так-то день за днем, они и тянутся вроде. Обернешься – вон же она стоит, смерть. Всякий день Господа молю, пусть бы прибрал в одночасье…
– Кушать, – утешаю, – вам надо. Что ж вы такое: все чай да чай…
– Да я, – дышит тяжело, – кушаю, только тело уже не принимает. Зажилась, видно, на свете – девочка одна и держит.
Бабушка Евдокия кровать распахнула.
– Ложись, – говорит, – пока. Из театра в воскресенье вернешься, а там и Новый год. Наступит, глядь, а у нас уж все готово. Мать пирогов обещала. Мучки новой получим, напекет. Пирожки мягкие, сами в рот прыгают. А за ним и другой праздник – Рождество… А дальше и весна близко – жаворонков станем печь. Напекем, в церковь с тобой сходим: надо и нищих угостить. Не все, как мы, счастливые, чтобы умереть в спокое. Таких-то мало…
В церковь пойдем, а эти, с ножищами каменными, навстречу: идут, смеются. «Вон, – пустыми пальцами тыкают, – нищенка, а была – принцесса. Мы, – хвастают, – все у нее украли». А бабушка ее пожалеет, жаворонка даст…
– Я-то, – бабушка Евдокия жалуется, – грешница. Многих возненавидела. Вот Он и держит меня, не пускает помереть. Дожидается, видно, пока сердце мое отмякнет, будто какой сухарь. На тот свет-то надо размякши, а как, – говорит, – забудешь? Душа-то, небось, не тело: мылом не отмыть…
– Ты, Тонечка, – Ариадна просит, – спину мне потри хорошенько, а то самой не достать.
«Господи, – думаю, – спина у ней, видно, чешется – совсем нежная кожа».
– Вы, – говорю, – Ариадна Кузьминишна, сами не расчесывайте – вон следы от ногтей…
Вытерлась, голову полотенцем завертела – к себе пошла.
Евдокия заходит:
– Проветрить тут надо. – Носом повела: – Грязью шибко пахнет. Страсть не люблю эту вонь…
– Как же, – спрашиваю, – откроем? Вмиг с улицы выстудит. Кашель еще подхватите – на улице-то мороз.
– Ладно, – рукой махнула, – так помоюсь. Я уж сама потру, ты только слей.
Разделась. Вроде и в теле, да, гляжу, ослабла совсем. Прошлый год крепче была. Сливаю, спрашиваю:
– Как же вы в больнице терпели, если грязью человеческой брезгаете? Больные-то сильнее воняют.
– Да там, – отвечает, – холодно. На холоде и вонь слабже…
Всех намыла, в комнату пошла, прилегла на кровать. «Вот платье-то будет, может, и я в театр схожу. Сколько лет в