Сады небесных корней. Ирина Муравьева
перевела на родной мне язык, проверила факты. Не скрою, что это тяжелый, да, очень тяжелый был труд – многолетний, отвлекший меня от писательских будней, с лихвой окупавших лет двадцать назад безбедное существованье мое. Однако и выбора не было. Лучше смириться с нуждой, но работать для Вечности. Говорю я это вот к чему: вторая и третья части спасенного мною от коррупции рукописного памятника пережили пожар, случившийся несколько месяцев назад в доме, полученном мной по наследству и оказавшемся, к сожалению, совершенно не пригодным для жилья. Не вдаваясь в подробности, я могу сказать только то, что в одной из труб этого старого и почти развалившегося дома загорелась сажа, пламя охватило сначала спальню, потом гостиную и, наконец, овальный зал, где я и расположила перевезенную из прежней квартиры библиотеку. Вернувшись вечером, я убедилась, что благодаря усилиям соседей все почти книги были спасены и серьезно поврежденными оказались только вторая и третья части уникальной пещерной находки. Задача таким образом усложнилась: мне нужно не только восстановить обугленное, но и усилием собственного воображения заполнить те уничтоженные куски текста, которые не поддаются восстановлению.
Читатель простит мне все шероховатости.
Глава 6
Отец и сын
Носила легко. И сама удивлялась: живот был большим, а сынок неспокойным. Ночами особенно. Она ничего не боялась: ни мелкие волки, ни лисы, живущие в овраге за домом, ее не пугали. Она тосковала по Пьеро. Отец же его приходил к ней частенько. Подолгу сидел у нее, разговаривал. Хотел расколоть ее душу, разгрызть, как орех. Она ничего не скрывала. К тому же теперь ее жизнь и жизнь сына, который был должен родиться вот-вот, зависели от старика. Это он купил ей заброшенный дом у оврага и нанял двух слуг. Она догадывалась, что он знает все. Но планов его она не понимала, поэтому и волновалась все время.
Она иногда замечала, что статный да Винчи глядит на нее с мучительной, неподобающей страстью, и часто ловила вдруг быстрый, бесстыдный блеск черных зрачков, обведенных кольцом, подчас почти розовым от возбужденья. Но он себе не позволял ни намека.
Однажды, в конце марта, из Флоренции явился вдруг Пьеро, солидный нотариус. Совсем молодой еще, но просвещенный.
– Соскучился я, – сказал он печально. – Не клеится жизнь. А ты изменилась: высокая, толстая. Но мне все равно. Хочешь – дальше толстей.
– А я не толстею. Я плод твой ношу. – И ноздри раздула.
Он вяло кивнул.
– Вот я и сказал, что толстеешь от этого. Но только на свете нет женщины лучше. Ты приворожила меня, Катерина.
Они обнялись, и она, задыхаясь, подула на свечку.
Отец же пришел как всегда: ровно в полдень, с деньгами на жизнь.
– Послушай, – сказал ему жестко отец. – Кого ты оставил в конторе?
– Там брат Альбиеры, он мне помогает.
– Ты хочешь, наверное, чтобы все мы – и будущий сын твой – лишились того, что я накопил неустанным трудом?
– Нет, этого я не хочу, – сказал Пьеро.
– Тогда