Однокурсники. Петр Боборыкин
из самого недавнего прошлого! Давно ли чествовали столетнюю годовщину певца "Онегина" и "Медного Всадника"? А то, первое торжество, когда открывали памятник и вся грамотная Россия вздрогнула от наплыва высшей радости! И те, кто говорил в великие пушкинские дни, – уже тени… Ему их никогда не видать.
Вокруг памятника расселось много народа: няньки с детьми, мастеровые, старушки, студенты и молодые женщины в кофточках и платочках, все так же, как и прежде.
Ему припомнилась целая сцена. Подальше, на той площадке, где кофейная, сидела большая компания студентов. Дело было весной, перед экзаменами.
Давно повелось – у некоторых шатунов бульвара – приставать, под вечер, ко всем молодым женщинам. Это его всегда возмущало. Он не вытерпел и дал окрик на целую кучку товарищей. Его хотели поднять на смех; но он себя не помнил, весь дрожал от возбужденного чувства. Те постихли и даже удалились.
Случилось это во второй год его студенчества.
«Он, он!» – вскричал Заплатин мысленно, остановился и еще раз поглядел вперед.
– Наверно! – выговорил он вслух и прямо подошел к молодому мужчине, который, идя ему навстречу, держался левее, около боковой аллейки.
– Кантаков, – здравствуйте! Иль не узнали?
– А ведь и то не сразу! Заплатин!
– Он самый.
Они поцеловались.
Тот, кого Заплатин окликнул Кантаковым, был почти такого же роста и такой же худощавый, но старше, лицо загорелое, со светло-русой бородой. Одет точно по-дорожному: большие сапоги и куртка из толстого сероватого драпа; на голове мягкая, поярковая, помятая шляпчонка.
Лицо его скрашивали карие глаза, слегка прищуренные. Он немного гнулся, руки его часто приходили в движение, и бровями он поводил, как только оживлялся в разговоре, голос его чуть-чуть вздрагивал, теноровый, приятный, с легкой картавостью.
– Опять в Москве… и в форме? – спросил он Заплатина, все еще держа его за руку.
– Как видите!
Они были приятельски знакомы перед "удалением" Заплатина, но не на "ты". Кантаков уже два года, как кончил курс.
Он долго считался "вожаком" между юристами, стал славиться красноречием на сходках и тотчас же пошел по адвокатуре. Его имя уже попадалось Заплатину в газетных отчетах.
– Значит… допущены до окончания курса?
– Допущен.
– Небось рады?
– Не скрываю, Кантаков! Очень стосковался по Москве… И вот какая мне удача – сейчас же повстречал вас. Не хотите ли присесть… хоть на минуточку… Вам не большая спешка?
– Присядем, присядем… выкурю одну папироску. Вы, собственно, куда пробирались, Заплатин?
– Закусить… в наш Капернаум.
– В какой? В "Интернациональный"?
– Пожалуй, хоть и туда.
Кантаков вытянул часы из-под своей куртки и посмотрел.
– У меня есть еще малая толика времени. Мне и самому что-то подвело живот… раньше положенного срока. Посидим маленько и туда!… Там еще потолкуем.
– Вы не на охоту