Китай-город. Петр Боборыкин
ведь вам где же… Все около женского пола…
– Какое!
– Да нечего!.. Куда ни пойдешь, а уж Андрей Дмитрич ведет под руку то Марью Орестовну, то Людмилу Петровну, то Анну Серафимовну. А супруг сзади пардесю [1] волочит… И все каких! Первого разбора, миллионы все под ними трещат! С золотым обрезом!
Они вышли в общую залу. Директор поддерживал Палтусова под правое плечо, смеялся, мигал и заглядывал в лицо. Палтусов только качал головой.
– Все балагурите, Евграф Петрович.
– Куда ни пойдешь – везде он кавалером и руку сейчас согнет. И в Кунцеве, и в Сокольниках на кругу, и в Люблине, опять в Парке… А зимой! И в маскараде-то по две маски разом… Мы тоже ведь имеем наблюдение…
– А сами-то?
– Что ж?.. я маскарады лю-блю-ю, – протянул директор и быстро опустил голову вниз, к груди Палтусова. – Люблю. Это развлечение по мне. День-деньской здесь в банке-то этой, – сострил он, – ровно рыжик в уксусе болтаешься, одурь возьмет!.. Ни на какое путное дело не годишься. Ей-ей! В карты я не играю. Ну и завернешь в маскарад. Мужчина я нетронутый… Жених в самой поре. Только еще тоски не чувствую.
Он остановил Палтусова в проходе против лестницы и взял его своими короткими руками за бока.
– Что же не сватаетесь?
– Говорю, тоски еще не чувствую. Над нами не каплет. Что ж, это вы хорошо делаете, что промежду нашим братом – купеческим сыном – обращаетесь. – Он стал говорить тише. – Давно пора. Вы – бравый! И на войну ходили, и учились, знаете все… Таких нам и нужно. Да что же вы в гласные-то?
– Не собственник…
– Эка! Промысловое свидетельство! Табачную лавочку! Пустое дело. А ведь они у нас глупят так, что нет никакой возможности. Я и ездить нынче перестал; кричали в те поры: не надо нам бар, не надо ученых, давай простецов. Сами речи умеем говорить… Вот и договорились!
Директор опять подхватил Палтусова под правое плечо. Палтусов улыбался и думал в эту минуту в ответ на то, что ему говорил круглый человечек. Он почти всегда думал о себе, потому тихая усмешка так часто и всплывала на его лице.
– Вот и контрольная, – довел его директор до широкой двойной конторки за перилами.
Директору поклонился сухощавый блондин с лысиной, в цветном галстуке. Палтусов уже видел его, но по имени не знал.
– Вот им переводец, – сказал директор контролеру.
– Очень хорошо-с! – ответил тот одним духом и нахмурил брови.
У него в руках было несколько листов, за ухом торчало перо, во рту – карандаш. Он что-то искал. Щеки его покраснели. Нервно перебрасывал он ворох векселей, телеграмм с переводами, ордеров – и не находил. Его нервность сказывалась в порывистых движеньях рук, головы и даже всего корпуса. Он то и дело вертелся на каблуках. Выхватит один бланк, отбросит, потом опять схватит и насадит на медный крючок, висевший на стене за его спиной, начнет снова швырять и выдувать воздух носом, а левой рукой ерошит себе редкие волосы около лысины.
Кругом барьера дожидалось человек пять, больше артельщики.
– Павел Павлыч! – окликнул еще раз директор. – Пожалуйста, не задержите Андрея Дмитриевича.
И
пальто (от